Боль вдруг ударила с такой силой, что роженица с громкимстоном резко согнула ноги – и тут же внутри у нее что-то словно бы лопнуло. Онаощутила, что из ее тела изливаются потоки тепловатой жидкости, и в мимолетномпросветлении вдруг поняла, что происходит: она рожает! У нее начались роды!Раньше на два месяца!

Отовсюду, из каких-то закоулков памяти, слетелись, собралисьразрозненные сведения, обрывки разговоров, какие-то случайные воспоминания. Этоне просто боли – они называются схватки, а жидкость – это какие-то там воды, которые«отходят» перед тем, как рождается ребенок, и теперь надо посильнее тужиться,чтобы он родился, ну а потом перегрызть пуповину.

Это все, что она знала о родах. Не больно-то много дляженщины, которой предстоит сделать это без повитухи, без малейшей стороннейпомощи, – но больше узнать все равно неоткуда. Тужиться, значит? Хорошо, онабудет тужиться. Это хоть как-то приглушает боль!

Она тужилась, цепляясь ногтями за траву и кряхтя. Что-тораздирало ей чресла все шире и шире, лезло из ее утробы на волю, но, несмотряна все свои усилия и на старания Троянды, никак не могло извергнуться. Трояндасадилась, ложилась, билась о землю… Хотелось вцепиться во что-нибудь, но травас корнем вырывалась из земли, Троянда отбрасывала ее, вырывала новые пучки…Розовые кусты тряслись, лепестки падали, уже все вокруг было усыпано ими, онилипли к потному лицу Троянды, и та беспомощно сдувала их, не переставаятужиться, изо всех сил тужиться.

Нет, не получается! Она не может больше выносить эту боль! Игорло у нее болело – наверное, она кричала, хоть и не слышала своих криковсквозь оглушительный звон в голове.

И что, их никто больше не слышит? Hикто не придет на помощь?А если она не родит сама – что будет?!

Страшное воспоминание ударило по глазам: черная, застывшая,бесформенная груда в тени магнолий – Молла; а меж ее окровавленных ног –покрытая кровавой слизью головка и крошечные скрюченные ручки.

Троянда испустила такой вопль, что услышала свой крик,взвившийся над розовыми кустами, словно обезумевшая птица. И ей почудилось,будто все внутренности ее вдруг вырвались из тела – невыразимо легко сталовдруг, и вздувшийся живот опал, что-то завозилось между ног, но что – Трояндане могла посмотреть: она лишилась сознания.

Она очнулась почти тотчас и знала, что беспамятство длилосьлишь мгновение. Ее покрытое потом тело даже не успело остыть под легкимдуновением ветерка.

Надо перевязать пуповину… сейчас. Троянда не могла и пальцемшевельнуть от слабости. Еще минутку…

Значит, это случилось. Она родила ребенка. Сейчас онапосмотрит на него и узнает… И вдруг Троянда с изумлением почувствовала, что ейсовершенно все равно, кого она увидит. Теплая волна пошла от сердца,захлестнула сознание, и Троянда поняла: она будет любить этого ребенка, кем быон ни оказался. Она уже любит его!

– Госпожа! О… святые апостолы!

Кто это кричит? Троянда с усилием повернула голову и увиделаполузабытое лицо своей служанки, искаженное ужасом. Какой у нее пронзительныйголос!

– Что вы наделали! Что вы наделали с собой и с младенчиком!О синьор! Синьор Пьетро!

– Погоди, не кричи! Дай мне моего ребенка, – пыталасьостановить ее Троянда, но та ринулась в дом, не переставая кричать:

– Помогите! Спасите, во имя неба! Синьор Пьетро! Беда!

Троянда, скрипнув с досады зубами, попыталась подняться. Нузачем эта дура кого-то зовет? Это ее, Троянды, ребенок, и никому она его неотдаст. Сейчас она возьмет его, наконец-то прижмет к себе… вот толькоперевязать эту чертову пуповину!

Невероятным усилием Троянда села – и увидела на траве,залитой кровью, окровавленный комочек со скрюченными ручонками. Ребенок…маленький человеческий детеныш! Ни рогов, ни хвоста! Он человек, ох, славабогу!..

И только тут Троянда осознала, что ее ребенок не кричал, нешевелился. Он был мертв. Пуповина обвилась вокруг его шеи и задушила его.

* * *

– Троянда! О господи! О-о… что это?!

Аретино ворвался в сад как ураган, и новые, новые лепесткипосыпались с розовых кустов на лицо Троянды, на землю, на траву…

Чудилось, всю жизнь Аретино только и делал, что принималдетей. Он перерезал пуповину кинжалом, который всегда носил у пояса, отшвырнулего, перевязал пуповину, сильным движением, вызвавшим у Троянды новый вопль,выдавил из ее тела послед, а потом схватил младенца и ринулся с ним к фонтану.

Троянда видела, как Пьетро обмывает своего ребенка, какосвобождает его горло и своим большим ртом пытается вдуть воздух в крошечныеприоткрытые губки. А на него безжизненными глазами смотрела мраморная Ниобея ивсе лила, лила свои слезы, переполнявшие чашу фонтана… Она ведь плакала потому,что завистливые боги отняли всех ее детей, и она знала: все усилия Аретинонапрасны, спорить с волею богов бесполезно!

Наконец Аретино тоже осознал это и, осторожно положивмладенца на траву, подошел к Троянде:

– Все напрасно. Он умер.

– Он?.. – едва шевельнула та губами, но Пьетро расслышал икивнул:

– Да. Это мальчик. Сын был бы… Ох, зачем ты так? Зачем?!Неужели так возненавидела меня из-за Джильи, что решила отомстить?! Но этожестоко… так жестоко!

Он обхватил руками голову и закачался из стороны в сторону.

У Троянды слезы хлынули из глаз.

– Пьетро, прости меня! Прости! Я сделала это из любви ктебе. Я не знала… понимаешь, я не знала точно, твой ли это ребенок, поэтому…

Сквозь залитые слезами растопыренные пальцы, которымиАретино закрывал лицо, проглянул блестящий глаз.

– Мой ли это ребенок?! – потрясенно переспросил Аретино,опуская руки. – Ты что – изменяла мне?!

– Нет, нет, Пьетро! – вскричала Троянда в ужасе от того, какон понял ее слова. – Я не изменяла, я сама не знала…

– Неужели и тебе удалось совратить содомита? – перебил ееПьетро. – Что, ты думала, что Луиджи тебя обрюхатил? Или кто? Кто, яспрашиваю?! Ты ведь никого больше не видела, только меня да его. Или кто-то изслуг похаживал к тебе украдкой?

Он в ярости схватил за руку беспомощно распростертуюженщину, но вдруг опомнился – и выражение раскаяния и жалости сменило судорогуненависти на его лице: