— А директриса не возражает?

— Да кто ж ей скажет! — повторила Семеновна. Она в 11 ночи как уходит, так все и на места свои идут. Здесь все живут своей жизнью. Директриса, конечно, старается, всех в ежовых рукавицах держит. Но уследить за всеми невозможно. Ну, пошли допивать.

Остатки самогона исчезли быстро. Откуда-то из подсобки повариха притащила старую, расхлябанную раскладушку. Установила в кладовке, где держали продукты.

— Ты только дверь не захлопывай, — посоветовала она, — а то тут замок поломан. Дверь пока откроешь…

Катя пообещала не закрываться. Взяв с новой сотрудницы слово начать в шесть утра, Семеновна пошла к мужу. Новая же работница, вместо того чтобы лечь спать, вдруг занялась очень странным и непонятным делом: принялась открывать все крупы, все банки с провизией, особенное внимание уделяя маленьким баночкам, в которых должны были содержаться специи.

Но специй в детдоме не было. Дети жили почти впроголодь, и единственной специи, которой вдоволь содержалось на кухне, была обыкновенная белая соль.

В семь утра, когда повариха только пришла на работу, новая работница уже вовсю хозяйничала на кухне, мыла, убирала. Они начали варить овсянку к завтраку, нарезать хлеб. С хлебом Катя справлялась плохо. Чертыхаясь, Семеновна показывала ей несколько раз, как надо делать, но все равно толку не было. Хлеб Катя нарезала криво, разными кусками. В конце концов совместными усилиями кое-как удалось справиться.

После завтрака повариха разложила по мискам остатки овсянки и для своих, с кухни, добавила колбасу. Новая работница ела с заметным отвращением.

Семеновна это заметила и хмыкнула: — Не знаю, шо ты ела в своей деревне, но нос тут воротить точно не будешь! Не дам, — хохотнула.

— С детства ненавижу овсянку, — вздохнула Катя.

После завтрака зашел разговор о разных блюдах, и Катя вдруг спросила:

— А специи какие-то здесь есть? Перец там, разные травы…

— Шутишь? — засмеялась Семеновна. — Тут тебе не ресторан!

— А что такого? Я вот читала, есть такой перец. Называется чили. Неужели ничего такого здесь никогда не было?

— Да ты что, дурочка! — Вопрос Кати повариху страшно рассмешил. — Это тебе детдом! А детдом все равно что тюрьма! Здесь все живут впроголодь. А чего остается, я вынесу. Ты ж не думаешь, что все здесь живут на одну зарплату? Когда чего хорошего пришлют, молоко, например, или сливочное масло, я большую часть продаю. А что делать? Зарабатывать надо. Даром, что ли, я сюда приехала? Дома дети малые. А ты специи, говоришь…

Перед приготовлением обеда новая работница сказала, что ей нужно выйти за ворота на десять минут — письмо в магазине в ящик бросить. И… больше не вернулась. У поварихи Семеновны едва не вычли половину зарплаты, а еще директриса предупредила ее об увольнении.

Когда Катю искали, первым делом заглянули в кладовку. Сразу обнаружили ее сумку. Она была набита не вещами, а какими-то старыми тряпками.

Но самое большое потрясение обитателей детского дома ожидало впереди. Ночью, после 11, к лазу в стене подъехали два грузовика, забитые солдатами в форме НКВД, которые арестовали всех, кто находился на злополучной полянке.

Поварихе, можно сказать, чудом удалось не попасть в эту облаву — с горя от ужасной ситуации с новой девицей она напилась вместе с завхозом и своей помощницей в кладовке и когда происходило задержание, была на своем рабочем месте.

Скандал получился страшный. Директрису детского дома не арестовали только из уважения к ее боевым заслугам. А подумав, даже не сняли с должности. Все равно детским домом некому было руководить.

Но большую часть воспитателей арестовали и полностью поменяли весь персонал. Повариха, завхоз и все работницы кухни лишились работы и растворились в большом городе в поисках лучшей судьбы…

Роскошная дама шла по Привозу, размахивая сумочкой. На ней была красная шляпа, чем-то напоминающая мужскую, и темные очки. Платье на даме было явно заграничным, а худую шею обвивал жемчуг.

Богато выглядела и сумочка из черного бархата, вышитая бисером. По виду дама была похожа на жену партийного бонзы или какого-то подпольного богача.

Она шла по торговым рядам, присматривалась к фруктам, изредка пробуя сыр или творог и нюхая молоко. На ее высокомерном, красивом лице отчетливо читалось презрение к простому люду, стоявшему за прилавками. С продавщицами дама вела себя грубо и надменно. Излишняя чванливость даже портила ее красоту. И когда она с презрением поджимала губы, лицо ее становилось некрасивым и неприятным.

Одна из торговок даже не выдержала, и когда дама промучила ее полчаса, перещупав весь товар и ничего не купив, высказалась вслед:

— Вот сучья фифа! Сама прислуга, а форсу, как у комиссарши! Задохлая чмара.

Но торговка была опытной и благоразумной, поэтому процедила оскорбление не в лицо, а в спину, так как расфуфыренная дама вполне могла оказаться комиссаршей, а это уже грозило настоящей бедой.

Дама, между тем, обошла почти весь Привоз и направилась в самую глубину, туда, где пестрая группа цыган торговала краденым золотом. Быстро скользнув глазами по цыганам, дама двинулась к ним.

Цыганки, лучшие физиономисты, психологи и коммерсанты в одном лице, тут же почуяли состоятельность будущей жертвы, которая, ничего не подозревая, сама, добровольно, плыла к ним в руки.

Вместо дурацких приставаний с предложениями нелепых гаданий цыганки сразу взяли даму в оборот:

— Дамочка, а дамочка, браслетик хороший интересует?

— Где Аза? — Дама вплотную приблизилась к ним. — Я Азу ищу. Мне сказали, она сегодня здесь будет.

— Есть, есть, дорогая, все тебе будет, красавица, и богатство, и счастье, если ручку позолотишь, — забубнили цыганки хором, — детишкам на хлебушек помоги, красавица, и будет тебе счастье… Богатый король…

— Аза где? — рявкнула красавица, совершенно не слушая надоедливые цыганские причитания.

— Позовем сейчас, не шуми, — одна из цыганок удалилась к основной группе и быстро-быстро заговорила на своем языке, энергично размахивая руками. А вторая цыганка, оставшаяся рядом с дамой, по инерции продолжила клянчить и бубнить, даже прекрасно понимая, что ее никто не слушает.

Через несколько минут от группы отделилась молодая полная цыганка и вместе с первой подошла к даме.

— Ну, я Аза, — сказала. От нее пахло спиртным, и она очень внимательно изучала незнакомку, явно чувствуя в ней жертву.

— Перстень хочу продать, — сказала дама, — червоное, царское золото. Мне тебя рекомендовали.

— Ну отойдем, посмотрим, — прищурилась цыганка. Они отошли к торговым рядам, где с одной стороны, возле стены, сидел чистильщик обуви со своим ящиком — еще молодой мужчина в потертой кожаной тужурке, а на прилавке с другой стороны молодой парень кавказской внешности раскладывал яркие овощи.