Была тут деревянная птица, которая влетала в грудь человеку и парила там, будто в небесах, а человек чувствовал от этого небывалый восторг и самое искреннее детское счастье. Рыбка, ныряющая в зрачки и обгладывающая с сердца омертвелые ткани. Сгусток тьмы, ощутимый для рук, страшно притягательный для взгляда и вместе с тем, тревожащий всех вокруг, даже когда носишь его в кармане. Будильник, который звонит в переломные моменты жизни хозяина, страны или планеты. Фонарик со светом звезды, угасшей задолго до рождения Земли. Череп животного, которое появится только через много миллионов лет. Кабаса, в которой вместо бисера секунды…

– Вот ты добытчик! – изумлялась Ветка, и глаза её, когда она глядела на парня, горели так восторженно, что Мыш почувствовал самую настоящую ревность. – Это невероятно! Невероятно!..

Темнота сгущалась. Звёзды горели ярче московских фонарей, откуда-то временами доносился треск льда.

Ныряльщик, улыбаясь сквозь спутанные волосы, выкладывал перед гостями всё новые и новые находки.

Нечто, обладающее свойствами бумажного самолётика и солнечного луча. Пляшущее безумие. Нечто, непрерывно уходящее и вызывающее тоску по ушедшему. Бегущая тень от облака. Понимание, что всё навсегда. Возможность вернуться в любое из мгновений своей жизни и остаться там на любое время, хоть бы даже и насовсем. Нечто, похожее на расплавленное олово, горячее и текучее, но вместе с тем неразделимое и неразрушимое. Предмет, не имеющий ни одного из свойств предмета…

– Что ты будешь делать со всем этим богатством? – спросила Ветка.

– Обменяю на дрова, еду и кофе у береговых людей, – ответил парень, рассматривая предмет без свойств.

– Много дадут?

– Их не поймёшь, этих береговых. За что-то готовы отвалить чуть не целое состояние, а на что-то даже и не посмотрят.

– Тут всё бесценно, – сказала Ветка, глядя, как убегает, не убегая, тень от облака. – Это же чудо, а любая цена, предложенная за чудо, это унижение.

– Иногда платят очень прилично, – не согласился парень.

– Да я о другом! Ты приносишь им нечто совершенно небывалое, невозможное в обычном мире, а они платят тебе вязанкой дров, мешком гречки и чашкой кофе.

– Нет! – возразил парень. – Мешок кофе! Не меньше. Я знаю цены.

Он держал в ладони камень величиной с яблоко и, раскалив его докрасна, перекидывал с руки на руку.

– Ты многого не понимаешь.

– Конечно, не понимаю, – фыркнула Ветка. – До этого ты не хотел вскипятить на ладони турку с кофе, а теперь просто так раскаляешь камень.

– «Просто так»! Именно! Главное, что «просто так»!

– Но когда ты прожигал лёд, там, внизу, ты же делал это для того, чтобы заработать на дрова, гречку и кофе.

Парень, вдруг взбесившись, ударил кулаком в самую середину костра, так что искры и головёшки взорвались огненным фонтаном.

Он вскочил.

– Неправда! Я делал это без цели! Просто потому что мне нравится бегать во льду и собирать странные вещи. Только поэтому. Именно поэтому я живу здесь. И именно поэтому завтра береговые сами придут ко мне и захотят купить мои находки. Они не умеют прожигать лёд! Они пугливы, немощны и никчёмны. Не умеют ничего, кроме как выращивать гречку и собирать палые ветки в лесу. А я живу как хочу! Хочу, раскаляю камни, хочу, бегаю во льду. И никто не прикажет мне, что делать. Именно поэтому я здесь, а они там!..

Он долго ещё бушевал, выкрикивал, плевался. По венам его пробегали огненные змейки, раскалённые ногти светились.

Жар от него шёл, как от печи. Камни под ногами наливались алым.

Было страшновато от того, что он может схватить кого-то за руку или встряхнуть за плечи.

– …Свобода для меня всё. Ради неё я ушёл от них. И именно потому, что я свободен, береговые теперь приходят ко мне. Они приходят за тем, что может дать свобода, потому что без моих находок их жизнь превращается в пустыню…

Мало-помалу он успокоился, голос его звучал тише, камни под ногами остыли, перестали светиться и покрылись бурой коркой.

– Знали бы вы, как красиво выглядит океан, когда смотришь со дна на солнце!.. Лёд переливается голубым и зелёным. Трещины похожи на тончайшие белые стены. Вот где красота! Вот где жизнь!

Парень говорил негромко. Даже дрова, трескающиеся в костре, звучали громче его.

– Если глядеть оттуда, мир совсем другой. Когда ты остыл и слышишь, как за тобой зарастает тоннель во льду, понимаешь, что играешь со смертью. А что, если я не смогу снова стать достаточно горячим и растопить лёд? Это щекочет нервы. В нашем краю много огненных парней, но я самый раскалённый из всех. Я был чуть постарше вас, когда лёд стал для меня не плотнее тумана. И с тех пор… – он обвёл руками темноту вокруг себя, – всё это моё. Никто не может принести из глубин то, что приношу я.

– Почему?

– Чем глубже погружаешься, тем тяжелее плавить лёд. И ни один, даже самый юный из нас, не может добраться до тех глубин, куда могу попасть я. С возрастом огонь внутри нас угасает. Хотя я встречал людей за сорок, которые могли опуститься на вполне приличные глубины. Но, по большому счёту, достать дна под силу только молодым – тем, кому лет восемнадцать-двадцать. Двадцать пять максимум.

– Почему?

– Не знаю, так распорядилась природа.

– А что происходит с теми, в ком нет больше жара?

– Они возвращаются на берег и предпочитают не вспоминать, что жили когда-то здесь.

– И береговые их принимают?

– Почему нет? Они теперь безопасны. Никого не обожгут, не обварят. Правда, им, как и обычным береговым, приходится копать картошку, ставить плетни и ухаживать за свиньями, но у них нет выбора.

– Печальная судьба. После того как рассекал лёд и достигал дна океана, отправиться выращивать картошку.

– Судьба не самая страшная. Этих я даже в какой-то степени уважаю.

– Бывают варианты похуже? – спросила Ветка.

– Да. У нас есть целая колония тех, кто когда-то прошивал океан, будто птица воздух, а потом погас. Однако уйти на берег им не позволила гордость, и они до сих пор притворяются, что приносят нечто из океанских глубин.

– Это как?

– Сидят дома и из барахла – веток, костей, войлока – делают всякую ерунду. Люди с берега, в основной своей массе, глупые. По инерции, помня прежние дела этих ныряльщиков, они покупают их поделки. Мы молчим. Ни к чему добивать остывших. Иногда к нам подходят береговые из тех, что повнимательней, спрашивают: «Но вот эта вещь от N, она же не из океана? Она сделана тут, на поверхности?» Я обычно молчу. Незачем лишать угасших их жалкого заработка. Хотя находятся и такие, кто открыто заявляет, что N уже лет двадцать не был подо льдом. Что он предатель дела, обманщик, и даже смотреть в его сторону уже преступление перед живыми и сгинувшими ныряльщиками.