Правда, есть ещё и те, кто, потеряв жар, не захотели уходить на берег по другой причине.

Обычное человеческое тепло тоже позволяет плавить лёд. Пусть медленно, но всё же. И они плавят. Миллиметр за миллиметром, непонятно на что надеясь. За год они проходят столько, сколько я за секунду. А сколько их заболело и простудилось насмерть, пока лежало на льду! Но у них тоже случаются очень интересные находки. Тут, наверное, важно, чтобы упорство было абсолютным.

Он улыбнулся.

– Они страшно упёртые. Маньяки. Люблю их.

Парень замолчал, глядя в темноту.

– Я уже придумал, как я уйду! Когда почувствую, что огонь покидает меня, выйду на лёд и стану уходить всё глубже, глубже, глубже, до самого дна… Буду смотреть на солнце, как его лучи пронзают воду, играют в кристаллах нарождающегося льда. Буду слушать песни китов и дельфинов. Лёд хорошо проводит звуки. Мы слышим, что говорят и поют эти прекрасные звери за тысячи километров отсюда, в других океанах, наполненных водой, а не льдом. Они замечательно поют, и я рад, что их песни станут сопровождать меня в последнем путешествии.

А когда станет совсем темно, я закрою глаза и буду слушать, как рождающиеся кристаллы льда запечатывают мою могилу.

Но это будет ещё не скоро. Я обещаю вам! – весело сказал он. – У меня нет никакой охоты остывать. Я горячий. Я раскалённый. Я сам огонь!

Он вскочил на ноги и, вскинув руки над головой, закричал в темноту:

– Я – огонь!

Темнота откликнулась далёким рокотом трескающегося льда, словно столкнулись плиты, на которых лежат материки.

Костёр угасал, разгоралось небо над океаном, полыхало холодным светом звёзд. Млечный Путь, будто чей-то выдох, застыл на морозе. Падали кометы и метеоры.

На прощание ныряльщик подарил детям деревянную птицу, что влетает в грудь и парит там, делая человека счастливым.

Во время спектакля дети отпустили её, и она невидимо порхала по залу, пролетая сквозь людей. Когда последний зритель покинул зал, птица уселась на плечо Ветке и уснула.

«Дон Кихот» не самая лёгкая книга. Мыш сидел в кресле у конторки, читал первый том, временами останавливаясь и давая себе передышку. Нет, в целом ему нравилось, но язык, как ни крути, архаичный, событий немного, характеры, пусть и выписанные с любовью и на все времена, тем не менее известные и не обещающие никаких неожиданностей.

Мыш то и дело отвлекался и смотрел на часы, в которых маятник словно всё шагал и шагал куда-то и никак не мог дойти. Тускло-блестящий, сделанный из полированной бронзы кругляш был похож на полную луну, участвующую в некоем безумном действе.

Часовой механизм издавал сверчковые звуки, свет вздрагивал, в стекле часов отражался занавес и книжные полки, своей правильностью напоминающие соты, если бы только в мире существовали пчёлы, делающие прямоугольные соты.

Мыш добрался до приключений на постоялом дворе. Ему стало по-настоящему интересно, он листал страницу за страницей, но в какой-то момент мимоходом снова кинул взгляд на часы и стекло, отражающее обстановку часовой.

В стекле он увидел леопарда. Тот сидел возле книжных полок за спиной Мыша, и золочёные корешки томов эффектно гармонировали с рисунком на его шкуре.

Мыш испытал мгновенный приступ паники, обернулся, но не увидел ничего опасного – всё тот же занавес, полки, книги. Он посмотрел на стекло – оно отражало леопарда. Через фигуру хищника ходил маятник, спокойный, безучастный, готовый качаться целую вечность. Зверь неподвижно смотрел на Мыша, словно и сам был из той самой вечности, куда шёл маятник.

– Ветка, – осторожно позвал Мыш, – подойди сюда.

– Это обязательно?

Девочка пригрелась на подоконнике, смотрела на Москву-реку и поток машин, который в каком-то смысле тоже можно было назвать рекой. Созерцание этих потоков ввело её в ленивый транс, выходить из которого очень не хотелось.

– Пожалуйста, – с нажимом попросил Мыш.

Ветка вздохнула.

– Ох, Мыш, умеешь ты кайф обломать. Ну, что там ещё?

Поднырнула под занавес, встала рядом с мальчиком. Тот указал глазами в сторону часов.

Ветка вгляделась, вскрикнула «мама!», обернулась, снова посмотрела на часы и опять на книжные полки.

– Вот так сюрприз… – выдохнула, прижимая руки ко рту.

Леопард перевёл взгляд с Мыша на Ветку, словно рыбак, следящий за двумя поплавками разом.

Ветка с опаской подошла к месту, где, судя по отражению, должен был находиться зверь, прошлась взад-вперёд, даже ощупала воздух руками. Вернулась к Мышу, тронула его за плечо.

– У него шрам, – сказала, указав на хищника.

Некоторое время они молча разглядывали спутника Диониса.

– Но до чего же красив!.. – произнесла Ветка. – Если это он нас убьёт, то чёрт с ним, даже не очень жалко.

Вздрогнули, угаснув почти до полной темноты, лампочки под потолком, стекло на мгновение подёрнулось чернотой. Когда лампочки снова разгорелись в полную силу, в отражении не обнаружилось ничего необычного.

…

Через неделю, когда они бегали по Красной площади, резвились, декламировали Шекспира, Мыш неожиданно остановился и указал Ветке на витрину ГУМа. Там отражался Мавзолей, башни, зубчатые стены, многочисленные туристы. Среди людей время от времени мелькали крупные чёрно-жёлтые кошачьи фигуры.

Ветка обернулась и, как, в общем-то, и ожидала, ничего подозрительного не обнаружила. В отражении же леопарды продолжали своё неторопливое шествие по брусчатке – ленивые, грациозные, текучие, как струи воды.

Прогулка разом потеряла всякую привлекательность, и дети поспешили вернуться в ТЮЗ.

– Мы что, теперь всегда будем их видеть? – спросила Ветка.

– Возможно, – поглубже засовывая руки в карманы шкиперского пальто, ответил мальчик.

– Мышик, мы так с ума сойдём.

– Ничего. То, что нас не убивает, то нас делает сильней.

…

Примерно через месяц произошёл ещё один случай.

Ветка стояла в ванной, заканчивая мыть голову. Выключила воду, последний раз отжала тугой сноп волос, открыла глаза.

В тысячах капель, осевших на кафеле, вспыхнули искры.

Ветка вспомнила ночь, когда Мыш впервые впустил её, вымокшую под ледяным осенним дождём, в двери театра. Ноги в мокрых ботинках ломило от холода, джинсы будто лягушачья кожа обтягивали ноги. Хотелось плакать от слабости, бессилия и химического похмелья, но она сумела улыбнуться стоящему перед ней в одних трусах мальчику и произнести почти не дрожавшим голосом: «Я по объявлению». Потом, обняв колени, долго сидела под горячими и жёсткими, как прутья веника, струями и пела в забытьи: