описании Самуэля Джонсона, Фридрих был «пажом и посыльным у Вольтера», король также знал, как давать сдачи{310}.

Они впервые встретились в Клевесе в 1740 году. После этого между ними установились тесные интеллектуальные и личные отношения. Когда Вольтер впервые приехал в Берлин в 1743 году, они с Фридрихом на пару поехали в Байрейт во Франконии. Это были годы, в которые армии Фридриха завоевывали Силезию, что подвигло Вольтера спросить о правильности и пристойности ведения агрессивной, захватнической войны королем-философом. В Берлине Вольтер нашел меньше оснований для раздражения и меньше докучал, но вел себя среди королевской семьи неподобающе, явно успешно ухаживая за сестрой Фридриха Ульрикой под носом у ее брата. Этот визит послужил началом неприятного обмена оскорблениями и насмешками, Вольтер открыто намекал на гомосексуальность короля, в то время как Фридрих более продуманно и осторожно оплакивал неверность Вольтера в своих стихотворениях{311}.

Отношения еще больше ухудшились во время посещений Вольтером Берлина и Потсдама в начале 1750-х годов. Ни один человек не оспаривал главенство французского языка и культуры над немецкими, а Фридрих был также готов сдаться и итальянцам. Тем не менее, в то время как король мог скромно признать немецкую отсталость, для Вольтера, от чьего великодушия также зависела дружба, было непростительно злорадствовать по поводу национального культурного раздела. Проза Фридриха могла быть не такой хорошей, как его поэзия, но когда Вольтер обратил свое внимание на то и другое, то счел все творчество оставляющим желать лучшего — и насмешки над королевской поэзией были только началом. Хотя Вольтер с удовольствием приезжал в Сан-Суси, он продолжал представлять кружок интеллектуалов Фридриха любящими поспелетничать литераторами, как «семь греческих мудрецов в борделе»{312}.

Находясь в Сан-Суси, Вольтер также смутил Фридриха, будучи пойманным на незаконных валютных операциях. Вольтеру содействовал посредник-еврей. Это положило конец терпению короля, и он запретил знаменитому гостю посещать Берлин в начале 1751 года. Тогда униженный и разозленный Вольтер представил самое любимое место уединения Фридриха, как цирк гомосексуалистов, и заставил когда-то заискивающего и льстивого короля осознать, — возможно, в первый раз, — истинный размер рогов и копыт великого француза. Уже в 1749 году, завлекая Вольтера в Берлин, Фридрих характеризовал его, как неописуемого труса и вызывающего восхищение гения{313}.

Уезжая из Сан-Суси, Вольтер забрал с собой дорогие подарки короля и сборник его стихов, причем последние при условии, что они не будут вывезены из страны. Фридрих беспокоился, что его стихи могут попасть не в те руки — очевидно, его отец успешно вбил ему в голову трудности и опасности, если его станут воспринимать не по-королевски женоподобным. В двух ответных действиях (одно — частное, другое мог видеть весь мир) Фридрих дал ясно понять, как он несчастлив. Он заново оформил комнату Вольтера в Сан-Суси, украсив изображениями животных, которые символизировали моральные недостатки людей (обезьяны, павлины, змеи и жабы), и, сомневаясь в возврате собственных стихотворений, отдал приказ об аресте Вольтера во время побега. Последнее случилось во Франкфурте в мае 1753 года, где испуганного и обозленного Вольтера поместили под домашний арест{314}. Таким образом, король-философ напомнил королю философов, кто является королем Пруссии. Это был урок, за который Вольтер снова заставил его заплатить в салонах сплетников в Париже и Лондоне.

Силезские войны

В 1740 году Фридрих и Мария-Терезия, он — двадцати восьми лет и, бесспорно, король, она — наиболее обсуждаемая будущая императрица двадцати трех лет, — взошли на соответственно прусский и австро-габсбургский троны. Вскоре после этого армия Фридриха вторглась в Силезию, в то время являвшуюся частью Австрийской Империи, бросая вызов «прагматично санкционированному» наследованию трона императрицей{315}. Так началась первая из трех очень кровавых и потрясших современников австро-прусских войн за эту по большей части германо-протестантскую землю. В то время как большая часть сражений проходила в Силезии, кровь также лилась и в Саксонии, Мекленбурге, Польше, Богемии и Моравии, сделав Силезские войны событием европейского масштаба.

Изначальные захваты происходили в стиле германской «быстрой войны». Прусские силы концентрировались на нанесении удара по сегменту вражеской линии — это была тактика рассеивания, которая восходила к еще германским племенам{316}. Фридрих применил ее против австрийцев в Моллвице в 1741 году, в первом своем крупном сражении. Оно осталось в истории скорее не из-за воинских талантов короля, а потому, что с него началось соперничество двух великих германских государств. Закончится оно только 125 лет спустя в Кениггреце (теперь Градец-Кралове, Чешская республика). По ошибке новичок Фридрих неправильно развернул свои войска и утратил инициативу, что и предполагал генерал-майор Курт фон Шверин, который спас день и стал героем битвы. Солдаты короля развешивали прокламации о религиозной свободе на двери церквей, а монарх, покровитель кальвинизма, который ожидал пострелигиозного века, обещал равную защиту силезским католикам и протестантам.

У Котусице в 1742 году Фридрих, сражаясь при содействии французских, баварских и саксонских союзников, снова утратил инициативу на поле брани. Тем не менее, он все равно во второй раз нанес поражение австрийцам, что дало ему фактический контроль над Силезией. После победы Фридрих взял титул «король Пруссии», сменив более низкий титул своего отца — «король в Пруссии». Одержав победы под Гогенфридбергом и Соором, во время более короткой второй Силезской войны, король вернулся домой под крики «Фридрих Великий». После пяти лет то начинающихся, то прекращающихся сражений земли Пруссии увеличились вполовину, а доходы — на треть{317}. В стане величайших государств Европы появился новый участник.

Годы войны истощили казну Пруссии, которую Фридрих пополнял, разграбляя только что присоединенные земли и поднимая налоги в старых. То, как все это повлияло на короля, стало ясно в новом введении к его более раннему трактату о Макиавелли. Теперь Фридрих считал, что нет большей жертвы, которую правитель может попросить от своего народа, чем поражение врагов от его рук. Таким образом, он признавал высокую цену, — как с военной, так и гражданской точки зрения, — заплаченную за победу в Силезии. К 1745 году закаленный король вместе с Макиавелли считал, что успешный правитель в первую очередь должен побеждать.

Правители восемнадцатого столетия практиковали Realpolotik [Realpolotik (нем.) — практичная, выполнимая, реальная политика. — Прим. перев.] без сентиментальности. Тем не менее, трудно найти германского князя или короля до двадцатого века, который бы считал свое правление полностью своевольным, циничным делом, осуществляемым в собственное удовольствие. Фридриха серьезно отрезвила война, но видение им доброго и справедливого общества оставалось таким же ярким в 1746 году, как было в 1739-м, и