его английская кузина (если вообще думал о свадьбе) и, пытаясь добиться этой цели, он три раза пытался сбежать в Англию в годы, когда стал совершеннолетним и уже способным получить корону{298}.

Еще одним фактором, отдаляющим отца и сына друг от друга, был, очевидно, развивающийся гомосексуализм или бисексуальность Фридриха. Над этим вопросом спорят историки, многие из которых признают только «в целом сдержанную» натуру, в особенности в отношении к женщине, которая стала его женой{299}. Тем не менее, существуют доказательства и известные последствия, позволяющие не отмахиваться от этого вопроса, как от обыкновенных злобных французских сплетен. Сексуально привлекательным для мужчин могло быть то, что отец имел в виду, говоря о «феминизации» мальчика. Возможно, это желание проснулось в процессе тесного общения с учителями по военному делу, мужчинами, по крайней мере, один из которых был известным гомосексуалистом{300}.

Ключевым доказательством является тесная дружба Фридриха в 1729-30 годы с полицейским, который был на восемь лет его старше, Гансом Германом фон Катте. Он, по слухам, имел отношения с Фридрихом «как любовник с любовницей»{301}. Фон Катте сопровождал будущего короля во время третьей провалившейся попытки присоединиться к родственникам королевской крови в Англии. После того, как их вместе арестовали, и было обнаружено, что их побег планировался британским послом, король поприветствовал сына палкой, ударив его по носу. Тогда Фридрих являлся подполковником прусской армии, и его можно было судить за дезертирство и государственную измену. Возможность его казни заставила принцев Европы сплотиться в защиту Фридриха. В буйном восемнадцатом веке казнь королей, в особенности будущего короля его отцом и предшественником, не служила интересам особ королевской крови любой страны.

Хотя отец, в конце концов, простил Фридриха, его поместили под арест, в Кюстринскую крепость на Одере, почти на два с половиной года — с 1730 по 1732-й. Его единственными товарищами были Библия и экземпляр книги Иоганна Арндта «Истинное христианство». В Кюстрине он в наказание жил по строгому режиму, целью которого было превратить его в истинного Гогенцоллерна королевской крови. Поскольку мать и сестра знали о побеге и помогали Фридриху (в дальнейшем король также почтил поркой и Вильгельмину), им на год запретили вступать с Фридрихом в прямой контакт. Однако он мог получать их письма, если те были на немецком, а не на одном из «предательских» иностранных языков. Самый жестокий удар во время заключения был нанесен вначале, когда отец Фридриха приказал казнить фон Катте во дворе тюрьмы и заставил юношу наблюдать за всей казнью из окна камеры{302}.

К концу заключения Фридрих был готов принять волю отца, по крайней мере, внешне. В феврале 1732 года, несмотря на заявления о том, что не испытывает чувств к противоположному полу, он женился на принцессе Брауншвейг-Бевернской. Это, как сообщается, был союз без половых отношений и, конечно, без потомства{303}. К середине 1730-х годов королевская чета жила в Рейнсберге, специально подготовленном замке во французском стиле в сорока милях к северо-западу от Берлина. До этого Фридрих впервые поучаствовал в битве, сражаясь с австро-русскими армиями против французов в войне за польское наследство (с 1733 по 1735 гг.), и получил ценное представление о военной тактике будущих врагов Пруссии{304}.

Жизнь Фридриха проходила между книгами и войной, книги и споры соревновались со стратегическим планированием и битвами за его внимание. Как только Фридрих стал королем, он создал Академию наук и искусств в Берлине. Ею руководил французский математик Пьер Луи Моро де Мопертуи. Академия наняла самых талантливых в Европе людей, чтобы сформировать ученый кружок вокруг короля{305}.

Фридрих правил как из обновленного Шарлоттенбургского дворца под Берлином, так и из специально построенного уединенного дворца в Потсдаме под названием Сан-Суси — места сборов для интеллектуалов, которые ему нравились больше всего и в основном были французами. Во второй половине столетия Сан-Суси посещал самый знаменитый философ эпохи Вольтер, а также Жан-ле-Ронд д’Аламбер, соиздатель семнадцатитомной французской «Энциклопедии», сложного справочника по философии, политике и религии просвещенной Франции.

Как во время работы, так и отдыха, король и его соратники разговаривали по-французски. Последние годы его правления сопровождались ранним германским Просвещением и появлением пангерманской литературы — Гете, Шиллер, Лессинг, а также музыки — Бах, Гендель, Гайдн, Моцарт, Бетховен. Но Фридрих презрительно высказывался о родном немецком, как «варварском языке», литературное время которого еще не пришло{306}. В 1780 году он вызвал немалое возмущение, публично раскритиковав немецкий язык. Даже для периода очарования всем французским Фридрих по-настоящему удивлял — германский король, которого все его современники считали величайшим, гораздо легче читал по-французски, чем по-немецки, и приказал перевести интересные немецкие книги, которые хотел прочесть, на французский. Это была забавно, в особенности после того, как Фридрих выразил мнение, что только 1,25 процента французов обладают какой-то силой интеллекта{307}.

Собственное литературное наследие Фридриха включало поэзию, трактаты на политические, военные и философские темы, а также обширную переписку с ведущими интеллектуалами эпохи. Он принимал устанавливающие моду и тенденции свободное масонство и пиетизм, универсальность и идеальность которых отражали его собственные возвышенные амбиции. В первой философской работе, отрицающей политику Макиавелли, «L’Antimachiavel» («Анти-Макиавелли»), он хвалил королей, которые служили и жертвовали ради своих подданных, в укор тем, кто обманывал их и манипулировал ими{308}. Такой юношеский идеализм не пережил Силезских войн, на полях которых Фридрих обнаружил, что даже хорошие князья временами должны следовать советам Макиавелли. Однако отображение им князей подтвердило переход в восемнадцатый век высоких германских политических идеалов, возникших столетия назад{309}.

Король-философ

То, что такой ревностный, имеющий твердые убеждения и идеалистичный король мог водить дружбу со столь сомнительной, вызывающей подозрения и циничной личностью, как Вольтер, было оправдано, если и не макиавеллично. Через диссонанс и столкновения две страсти короля — жизнь ума и смерть его врагов — прекрасно подходили и человеку, и его времени. Вольтер служил его целям, экспортируя его репутацию, как короля-философа, по всей Европе. В то же время Фридрих, в свою очередь, предлагал себя Вольтеру, как правитель, готовый позволить французам его просвещать.

Даже до того, как Фридрих стал королем, в двадцать четыре года он написал Вольтеру в надежде пригласить его в Берлин в качестве своего учителя. Периодически на протяжении сорока двух лет Вольтер эксплуатировал очарованность короля, готовый насмехаться, оскорблять, обманывать и шпионить за молодым человеком, — как и делиться с ним знаниями и злобными сплетнями. Хотя в