Я заметил, что кое-что здесь изменилось. Например, мое глубокое кресло, которое всегда стояло в углу веранды, исчезло, ручная птица, которую я так любил и чья клетка висела среди вившихся по стене роз, тоже куда-то подевалась. Пожилой дворецкий, открывший нам с Феррари ворота, стоял с выражением усталости и боли на постаревшем лице, чего раньше не было и что я теперь с грустью наблюдал. А мой пес, благородный шотландский колли, что стало с ним? Его подарил мне юный уроженец тамошних гор, который провел со мной зиму в Риме и по возвращении в родные края в память о нашей теплой дружбе прислал мне щенка, прекрасного представителя своей породы. «Бедный Уивис!» – подумал я. Раньше он постоянно был на виду, в доме или в саду. Его любимым местечком была самая нижняя ступенька на веранде, где он лежал и грелся на солнышке. А теперь он пропал. Я молчаливо вознегодовал от его исчезновения, но обуздал свои чувства и вовремя вспомнил о роли, которую мне предстояло играть.

«Добро пожаловать на виллу Романи!» – так сказала моя жена. Затем, заметив молчание, с которым я оглядывался по сторонам, она милым вкрадчивым голосом произнесла:

– Боюсь, вы все же сожалеете, что приехали ко мне!

Я улыбнулся. Мне следовало вести себя как можно галантнее и учтивее, поэтому я ответил:

– Прошу прощения, синьора! Если бы я об этом жалел, то оказался бы самым неблагодарным из смертных! Подумайте, жалел ли Данте, когда ему разрешили увидеть рай?

Она улыбнулась и опустила глаза, обрамленные длинными изогнутыми ресницами. Феррари нетерпеливо нахмурился, но промолчал.

Нина повела нас в дом, в прохладную гостиную с высокими потолками, широкие окна которой были распахнуты в сад. Там все было как прежде, за исключением одного: убрали мраморный бюст, который изображал меня ребенком. Крышка рояля была открыта, на приставном столике лежала мандолина, выглядевшая так, словно на ней недавно играли, во всех высоких вазах венецианского стекла стояли свежие цветы и папоротники. Я сел и сделал комплимент красоте дома и окружавшего его участка.

– Я прекрасно все это помню, – тихо добавил я.

– Помните! – быстро воскликнул Феррари, словно чему-то удивившись.

– Разумеется. Забыл сказать вам, друг мой, что мальчишкой часто бывал здесь. Мы с графом Романи-старшим вместе тут играли. Тут все мне очень знакомо.

Нина слушала с явным интересом.

– А вы когда-нибудь видели моего покойного мужа? – спросила она.

– Всего лишь раз, – мрачно ответил я. – Тогда он был совсем ребенком, и, насколько мне удалось заметить, подающим большие надежды. Его отец, похоже, был очень к нему привязан. Я также знал его мать.

– В самом деле?! – воскликнула она, присев на низенькую оттоманку и впившись в меня взглядом. – А какой она была?

Я чуть помедлил с ответом. Мог ли я говорить с этим развращенным, хоть и прекрасным существом о ничем не запятнанной женщине-ангеле, подлинном образце жены и матери?

– Она была прекрасной женщиной, не осознававшей своей красоты, – наконец произнес я. – Этим все сказано. Казалось, ее единственной целью в жизни было самозабвенное служение счастью других и создание в доме атмосферы добра и благодати. Она умерла молодой.

Феррари посмотрел на меня со зловещей насмешкой во взгляде.

– Ей повезло, – бросил он. – Она не успела устать от своего мужа, иначе… кто знает?

Кровь мгновенно закипела у меня в жилах, но я сдержался.

– Я вас не понимаю, – ответил я с нарочитой холодностью. – Дама, о которой я говорю, жила и умерла в прежние времена, когда положение обязывало ко многому. Я не столь сведущ в современных общественных и моральных нормах, как вы.

Нина торопливо вмешалась в разговор.

– О, мой дорогой граф, – сказала она, рассмеявшись. – Не обращайте внимания на синьора Феррари! Иногда он поступает необдуманно и говорит глупые вещи, однако на самом деле он вовсе не имеет их в виду. Такой уж у него характер! Мой бедный покойный муж частенько на него сердился, хотя искренне его любил. Однако, граф, поскольку вы так много знаете о нашем семействе, я уверена, что вам захочется увидеть мою маленькую Стеллу. Послать за ней или же дети вас утомляют?

– Напротив, синьора, я их очень люблю, – ответил я, собрав в кулак все свое самообладание, хотя при мысли о том, что я снова увижу мою малышку, сердце у меня защемило от восторга и вместе с тем от боли. – А ребенок сына моего старого друга вызывает у меня еще больший интерес.

Моя жена позвонила и велела явившейся служанке тотчас же привести девочку. Тем временем Феррари занял меня разговором и, демонстрируя глубокое уважение к моему мнению, пытался, как я заметил, загладить обиду, которую могло вызвать у меня его недавнее замечание. Прошло несколько минут, затем ручка двери, ведшей в гостиную, несмело повернулась, нажатая явно слабой и неуверенной рукой. Нина нетерпеливо произнесла:

– Заходи, милая! Не бойся, заходи!

После этих слов дверь медленно отворилась, и вошла моя дочурка. Хотя я отсутствовал совсем недолго, я сразу заметил, что она сильно изменилась. Она выглядела подавленной и испуганной, а лицо ее выражало страх и недоверие. Веселость исчезла из ее юных глазок, сменившись серьезным взглядом, выражавшим страдальческую замкнутость, которую было тяжело видеть у ребенка ее нежного возраста. Уголки рта печально опустились, и во всем ее облике сквозило беспокойство, которое болью отдавалось у меня в душе и ясно говорило о том, что она забыта и заброшена. Девочка нерешительно двинулась к нам, но на полпути остановилась и с сомнением посмотрела на Феррари. Он ответил на ее встревоженный взгляд насмешливой улыбкой.

– Иди сюда, Стелла! – произнес он. – Не надо пугаться! Я не буду тебя ругать, если ты не станешь шалить. Вот глупый ребенок! У тебя такой вид, будто я сказочный великан, который съест тебя на обед. Подойди сюда и поговори с этим господином, он знал твоего папу.

При этих словах глаза ее просияли, шажки сделались увереннее и тверже, она подошла и положила свою крохотную ручку на мою. От робкого прикосновения ее мягких нежных пальчиков я едва не лишился чувств. Я притянул ее к себе и посадил на колени. Сделав вид, что целую ее, на мгновение спрятал лицо в ее вьющихся белокурых волосах, подавив сентиментальные слезы, невольно навернувшиеся на глаза. Моя бедная малышка! Я до сих пор не могу понять, как мне тогда удалось сохранить самообладание перед невинной задумчивостью ее серьезного вопрошающего взгляда! Я полагал, что ее, возможно, испугают мои темные очки – подобные вещи иногда вызывают у детей страх, – но этого не случилось. Нет, она сидела у меня на коленях с очень довольным видом, хотя глядела на меня так серьезно, что я с трудом сохранял внешнее спокойствие. Нина и Феррари смотрели на нее с некоторой веселостью, однако она не обращала на них никакого внимания, продолжая пристально меня разглядывать. Потом вдруг улыбнулась спокойной улыбкой довольного ребенка, протянула ко мне ручки и сама вытянула губки, чтобы меня поцеловать! Пораженный подобным проявлением симпатии, я торопливо прижал ее к себе и ответил на ее ласку, а потом украдкой посмотрел на жену и Гвидо. Не заподозрили ли они чего-нибудь? Нет! С чего бы вдруг? Разве Феррари своими глазами не видел, как меня похоронили? Успокоенный этой мыслью, я обратился к Стелле, заговорив как можно более резким и скрипучим голосом, поскольку опасался детской догадливости и проницательности.