Когда он шагнул ко мне, я отодвинулась.

– Твой отец обманом заставил моего отказаться от бессмертия. Заманил его в ловушку такого существования. – Гнев опалил меня, я продолжила, используя правду как щит: – А заточение моей матери? Нападение на мой дом? Смерть Пин’эр? Как я могу войти в твою семью, когда они хотят разрушить мою?

Я не узнавала собственного голоса. Никогда раньше не разговаривала так с Ливеем, даже когда мы ругались в павильоне Ивовой песни и он обвинил меня в обмане. Было нелегко, было больно. Тем не менее я собрала все остатки решимости, каждую крупицу обиды, которую когда-либо питала к его родственникам, чтобы связать себя воедино. Мои ногти впились в ладонь. Ливей покачал головой.

– Ты сама не своя, Синъинь. В чем дело? Расскажи мне все – и мы найдем решение вместе.

Он ошибался; для нас не было пути вперед. Я поклялась жизнью своей матери ради того, чтобы его спасти. Я изо всех сил пыталась сказать что-нибудь еще, то, что безвозвратно разрушит все, за что мы боролись, все, чем мы были, даже если это разобьет мое сердце.

– В таком положении… мы никогда не сможем быть вместе, – хрипло выдавила я.

– Дело в нем? – низким голосом спросил Ливей.

Вэньчжи. Кого еще он мог иметь в виду? Выражение лица принца стало жестче, он отклонился, чтобы вглядеться в мое.

– Ты не можешь забыть его. – Утверждение, а не вопрос, пропитанный грустью и принятием. У меня пересохло во рту. Я подавила желание возразить. Не могла видеть его боль, хотя мне тоже было больно, но, возможно, это единственный способ выполнить свой обет императрице. Даже так я не могла соврать… И в конце концов мое молчание подтвердило догадки принца.

– Вот почему ты позволила ему навещать тебя и держалась от меня подальше в прошлом году. Ты не отстранялась, но и не подпускала к себе. Даже после всего, что он сделал, – Ливей сделал паузу, выдержав мой взгляд, – ты все еще желаешь его.

Я вздрогнула, отводя взгляд то ли от смущения, то ли от вины, – я и сама не знала. Ложь и правда переплелись так тесно, что я уже не могла их различить.

– Прости. – Каким-то образом мне удалось удержаться, видя, как свет в его глазах тускнеет и остается только чернота. Как я ненавидела себя за то, что дала Ливею повод так легко поверить в мою неверность, за то, что причинила ему боль, за то, что причинила боль нам.

– Что собираешься делать? – спросил он.

– Ничего. Я не могу быть с ним после того, что он сделал. – Ну хоть это я могла сказать честно. – Но ты заслуживаешь большего, чем только одна половина сердца.

– Мне бы и этого хватило. – Он говорил с таким жаром, что у меня перехватило дыхание. – Я мог бы помочь тебе забыть его. Мы могли бы вернуться к тому, чем были.

– Нет, мы не можем ни переписать прошлое, ни предвидеть будущее. К чему давать обещания, которые нельзя выполнить?

Он поднес руку к моему лицу и медленно погладил по щеке.

– Я сказал когда-то: мое сердце принадлежит тебе, и оно всегда будет твоим. Надеюсь, что однажды ты снова его примешь.

Затем он отодвинулся от меня, сцепил руки за спиной и уставился куда-то за горизонт. Боль в груди обострилась, почти разрывая меня на части. Впереди сверкала излучина Южного моря. Прежде чем войти в его воды, Ливей наложил на себя чары невидимости, скрывая свою ауру. Возможно, охранники привыкли ко мне, раз больше не сопровождали по коридору. И все же я не стала рисковать и постаралась скрыть присутствие Ливея от тех, кто охранял вход. Один из них остановил меня.

– Что это за заклинание?

Я многозначительно посмотрела на его плащ из драконьей пряжи.

– Чтобы не мокнуть. Устала сушиться каждый раз, когда прохожу здесь.

Он отмахнулся, потеряв ко мне всякий интерес. Я прошла мимо, скрывая облегчение. Территория не так хорошо охранялась, как земли Нефритового дворца, ведь мало кто мог пробраться сюда без разрешения императрицы Суйхэ. Во дворце я провела Ливея в свою комнату, остановившись перед дверью.

– Можешь занять ее.

– Мы не чужие, – холодно и вежливо напомнил он. – Разумеется, мы можем жить в одной комнате. Ложись спать, я не буду тебе мешать.

Я покачала головой. Я не доверяла не ему, а себе. Затем ушла в комнату матери. Ее улыбка исчезла, едва она увидела меня.

– Синъинь, в чем дело? Почему ты выглядишь такой расстроенной?

Я ничего не ответила, просто крепко обняла ее, уловив аромат османтуса, который каким-то образом все еще цеплялся за нее. Мама обняла меня, погладила по затылку, как делала это в детстве, чтобы утешить. Она больше не задавала вопросов, и я ничего не говорила – мы общались на языке горя. Я убивала монстров, сражалась со злобными врагами, меня закалывали, пронзали копьем и сжигали заживо, но сердечные муки оказались больнее. Возможно, те, кто дарил нам наибольшую радость, также обладали властью причинять самые ужасные страдания. Не знаю, как долго я плакала, пока мое дыхание наконец не успокоилось и я не замерла. Мать убрала влажные пряди с моего лица.

– Эта боль… Сейчас тебе кажется, что уже никогда не оправишься. И хотя она придет еще не раз, все же будет утихать, пока однажды слезы не иссякнут. Останутся только воспоминания и надежда, и, возможно, ты снова обретешь в них покой.

Мама как никто знала о боли. Какие мучения она, должно быть, пережила, когда только попала на луну, разлучившись с мужем, зная, что больше никогда его не увидит.

Я встала, вытирая последние слезы. Сейчас не время предаваться жалости к себе. Я нужна отцу. Нижний мир таил в себе бесчисленные опасности для смертного: несчастные случаи, дикие звери, болезни, которые переносились как пыль, гонимая ветром. Мои пальцы коснулись нефритовой бутылочки, спрятанной в рукаве. Что-то пронеслось по венам, драгоценная надежда расцвела в зияющей пустоте груди, та, что преследовала меня всю жизнь. Слишком хрупкая, чтобы говорить о ней вслух, поскольку я не осмеливалась искушать судьбу. Даже когда собственное сердце было разбито, я была способна исцелить сердца родителей.

Глава 19

Небо сверкало звездами, словно пыталось отвлечь внимание от отсутствия Луны. Припомнив указания отца, я направилась к его дому – побеленные стены блестели на фоне серой крыши. Когда я приблизилась, в окне вспыхнул свет, отбрасывая мою тень на землю. Учуял ли меня отец, хотя я не издала ни звука? В конце концов, он же не обычный смертный.

Деревянная дверь распахнулась. Он стоял у входа, свет фонаря золотил пепельные волосы. При виде меня отец ошеломленно моргнул, хотя мало что могло застать его врасплох.

– Ты пришла, – удивленно произнес он и шагнул в сторону, чтобы впустить меня.

Неужели думал, что я его брошу? Решу оставить смертного родителя и заживу припеваючи в царстве, где годы не имеют значения, а болезнь не осмеливается приходить на порог? Он меня не знал, но у нас было время. Все время в мире.

Его дом был обставлен с неожиданной элегантностью для столь непритязательного места. Бело-голубой фарфоровый чайный сервиз примостился на столе из ценного дерева цитана, внизу прятались бочкообразные табуретки. Со стен свисали свитки, на некоторых были храмы и павильоны среди пышных сосновых лесов. Мое внимание привлекло изображение женщины – это же мама, поняла я, вздрогнув. Не богиня, парящая среди облаков, в богато украшенных шелковых одеждах, какой ее часто рисовали смертные, а в простом наряде, стоящая в саду, среди пионов. Художник запечатлел изящные черты лица, разрез глаз и, более того, одухотворенное выражение. Смертная и очень счастливая. Я резко вдохнула, уловив запах ладана, и только тогда заметила лакированный алтарь перед картиной, уставленный тарелками с грушами, апельсинами и бисквитами. Среди них притулилась медная