и теперь кровь отца сияла, как у любого другого бессмертного. Вонь персиков исчезла, остался только запах дерева и земли. Тело отца содрогнулось, ноги опустились на землю. А я все боялась отпустить.

– Захватишь с собой что-нибудь? – спросила я.

Он покачал головой.

– Все, чего я жажду, – наверху.

Вместе мы вышли на улицу, в ясное утро. Над головой сияло ярко-синее небо, воздух был пропитан теплом. Я призвала облако, и порывистый ветер по спирали понес нас вперед. Мы молчали, наше дыхание было прерывистым – ночная тревога только начинала утихать. Впереди заблестели берега Южного моря. Перед тем как войти в воду, я замаскировала отца, как прежде – Ливея. Стражники у входа бросили в нашу сторону лишь беглый взгляд, и мы без происшествий проскользнули во дворец. Но чем дальше шли, тем медленнее становились шаги отца.

– Ты в порядке?

Его губы растянулись в улыбке, яркой и мимолетной, как падающая звезда.

– Давно я так себя не чувствовал. – Он провел трясущейся ладонью по волосам. – Как я выгляжу?

Его вопрос удивил меня. Я чуть не рассмеялась вслух.

– Не переживай. Мама будет в восторге.

– Я не переживаю, – возразил он слегка дрожащим голосом. – Она знает обо мне?

– Я ей не говорила, как и обещала.

Он коснулся своей щеки, словно ища морщины, которые еще недавно испещряли ее поверхность.

– Мое лицо, – сказал он запинаясь. – И чего я волнуюсь?

Я взяла со стола серебряную тарелку, по краю инкрустированную кораллами, и, не говоря ни слова, повернула к нему, чтобы он мог увидеть свое отражение. Лицо отца скорее дышало силой, чем красотой, но мама по-прежнему его любила. Он долго смотрел на себя, хотя вряд ли из тщеславия. В его выражении не было гордости – только удивление. Он перевел взгляд на меня.

– Я вижу нас, дочь моя.

Мое сердце воспарило. Теперь, в безопасности, до меня наконец дошло: мой отец дома. Он постучал в комнату мамы. Дверь распахнулась, мать замерла у входа и наконец заметила гостя.

Никто не говорил, никто не двигался, как будто мы все обратились в камень. Представляя воссоединение, я не могла предвидеть такую тишину. Я мечтала об этом дне, мечтала отчаянно, но никогда не осмеливалась признаться в этом вслух. Не случилось ни той бурной радости, которой я ожидала, ни слез, ни вздохов, ни любящих объятий. Неужели так много всего произошло? Пятьдесят лет для бессмертного – пустяк, а для человека – половина его жизни. Родители провели больше времени порознь, чем вместе; возможно, им предстоит вновь узнавать друг друга. И хотя мне было невыносимо думать об этом, между ними лежала пропасть, такая же огромная, как небеса, которые когда-то их разлучили. Кража матери. Гнев отца. Как он прятался, позволяя ей плакать у могилы. Десятилетия сожалений, взаимных обвинений и печали, которые не так-то просто забыть.

– Хоу И, – наконец едва слышно прошептала она, – это действительно ты?

Ее потрясение сменилось недоверием, а потом… восторгом.

– Чанъэ, жена моя. Я наконец вернулся, – тихо сказал он с непроницаемым выражением лица.

Ее щеки вспыхнули как камелии, глаза блестели как роса. Но вдруг она замерла, склонив голову.

– Прости, Хоу И. Я взяла эликсир, твой эликсир. Мне было так страшно… Я думала, что умираю, и наш ребенок – тоже. Врачи меня напугали, а боли пришли намного раньше. Я была совсем одна.

Ее слова слетали обрывками. Она до сих пор раскаивалась, как будто все произошло только вчера. Отец молчал. Все еще злился, несмотря на то что сказал? Мог ли он простить ее? Возможно, ярость так и жила в его душе и с новой силой вспыхнула при встрече с мамой. Вероятно, он до сих пор винил ее, даже не подозревая об этом. И в глубине души я задавалась вопросом: а как иначе?

– Я был в ярости, – начал отец вполголоса, – обезумел от горя. То были самые мрачные дни, хуже любой битвы и потери. Предательство ранит сильнее всего, когда исходит от тех, кого любишь. Потому что чувствуешь себя дважды обманутым, сломленным и обиженным. И ни в чем не найти утешения. Я изводил себя, гадая, не задумала ли ты все это с самого начала, не мечтала ли о бессмертии больше, чем я. – Он говорил медленно, как будто выдирая слова из души. – Прошли годы, не было ни весточки, ни одного послания, и тогда я тебя почти возненавидел.

У матери вырвался сдавленный всхлип, она прижала к губам тыльную сторону ладони. Меня поразила резкость отца, но не в меньшей степени – страдания, которые все это время терзали его сердце. Ведь мы с мамой были друг у друга, а он оставался один. Я поняла, что чувствовал отец; его слова пробудили во мне отголосок собственных страданий из-за предательства Вэньчжи. Тем не менее я видела и муки матери и, через что бы ни прошел отец, не позволю ему причинить ей боль. Но не успела я заговорить, как он взял маму за руку.

– Я впервые увидел тебя на своей могиле год назад. Не вышел к тебе, потому что считал неверной. А еще стыдился того, каким стал, тогда как ты оставалась такой же прекрасной, что и в день нашей свадьбы. Я убедил себя, будто мне достаточно знать, что с тобой все в порядке, что ты помнишь меня и до сих пор оплакиваешь. Наконец-то я обрету покой. – Он помолчал. – Я ошибался и именно тогда понял, что мой гнев испарился, осталась только печаль. Я приказал себе больше не ходить туда, ведь это было бы настоящей пыткой. Чувствовать одновременно облегчение и разочарование в те дни, когда не увижу тебя, и радость и опустошение всякий раз, как ты появишься.

– Я не могла прийти, – заплакала она, – не имела права покинуть луну. И даже так я не знала, куда ты ушел, жив ли.

Отец потянулся к ней, обнял так крепко, как будто они были единым целым.

– И ты прости, – горячо прошептал он ей в волосы, – за то, что оставил тебя одну и не послушался. Я думал лишь о себе, чего боюсь и во что хочу верить. Я бы дал тебе эликсир. Надо было предложить его раньше. Я бы никогда не позволил тебе или нашей дочери умереть. Ты сделала выбор, на который у меня не хватило смелости и самопожертвования.

Повисла тишина. В землю могла ударить молния, дикие звери – пронестись по коридору, но ничто не сумело бы разорвать их объятий. Мать смотрела на отца так, словно он был для нее всем: солнцем, луной и звездами. Как будто все остальное, включая меня, отошло на задний план… И я так была этому рада.

Я ушла, стараясь не издавать ни звука. Позади меня больше не говорили слов, только скрипнула закрывшаяся дверь. Этот момент был только для моих родителей. Я еще поговорю с ними позже, когда останемся втроем. Впервые в жизни меня окутало глубокое и незнакомое чувство: что у нас наконец-то достаточно времени, чтобы стать семьей, узнать друг друга так, как если бы мы жили в Царстве смертных, без солнечных птиц, капризных богов и волшебных эликсиров.

Глава 20

Я вернулась к маме ближе к обеду. Мне не хотелось мешать воссоединению родителей, но я не осмеливалась и дальше оставаться в Южном море. Когда все узнают о побеге Ливея и моем участии в нем, император придет в ярость. Он отомстит, я не сомневалась, и при этой мысли желудок сжимался.

Пин’эр погребли согласно обычаям ее народа. Сегодня утром мы с матерью преклонили колени перед алтарем ее предков, чтобы отдать ей последнюю дань уважения. У меня перехватило дыхание, когда я увидела табличку из черного дерева, на которой золотом было написано имя Пин’эр. Если сознание того, что она вновь со своим народом, приносило умиротворение, то прерывистые рыдания ее семьи и друзей разрывали мне сердце.

У нас больше не осталось причин задерживаться здесь, вот только и идти было некуда. Войдя в комнату матери, я обнаружила отца, сидящего за столом, волосы