Уже никто не помнит дрожания рук при первом объятии, трепета первых прикосновений, сухости горячих, как пустыня, губ и долгих разговоров о пустяках по телефону целыми ночами.

Когда это было, уже невозможно вспомнить, кажется, что никогда не было ночей без снов, садовых скамеек, купаний в морях и океанах, закатов и прохладных простыней в скромных комнатах придорожных отелей, завтраков в постели, перетекающих плавно в обед, а потом, после дневного сна, неожиданно оказывающихся ужином, в котором было много вина, много любви и мало слов, слова все только портят, а потом наступала ночь.

Там потоки слов перетекали из ушей в уши, там были всякие охи-вздохи, признания в детских глупостях, рассказы о детских страхах, слезы, брызнувшие от жалости, смывали потаенные страдания, где каждый говорил то, в чем самому себе признаться был не в силах долгие годы.

Сколько таких светлых ночей растаяло с утренним солнцем, сколько отчаяния и печали, прожитых не вместе, унесли эти ночи полного погружения друг в друга.

Казалось тогда, что после таких очистительных бурь, когда ничего тайного и стыдного уже не осталось ни капли, когда две души сделали максимум шагов друг к другу, и одно тело проникло в другое, как два металла в опытах по диффузии, и их уже не возьмет никакая «болгарка», возникла трещинка, маленькая, невидимая даже под микроскопом, хорошо различающим легкие сомнения.

Ее происхождение похоже на раковую клетку, она возникает в здоровом теле из ничего, объективно человек еще здоров, ни один анализ не определит очаг поражения, но больная клетка уже тихо и подло захватывает здоровые.

Вы играете в волейбол, ходите на рынок, моете ноги и просто живете, не ведая, что вы на пороге огромной беды, которой пренебречь нельзя.

Ее не оставишь, как старые вещи при переезде в новую квартиру, ее нельзя сдать в банк на ответственное хранение, нельзя обмануть, поменять на деньги, она неистребима, и только скорость разрушения может быть разной, но тут у каждого свое счастье, а финал один — смерть.

Он не раз видел смерть любви, более страшного зрелища он бы и врагу не пожелал.

Агония бывает разной; вялотекущие агонии не менее разрушительны, чем вспышки, когда в лесу возникает верховой огонь. Страшнее напалма агония любви в парах, где один уже давно сгорел до черных костей, а другой не видит обуглившие останки и еще тормошит их, пытается оживить то, что уже давно не дышит, останки уже смердят, а у этой кучи сидит живой, ослепленный человек и пытается вернуть к жизни то, чего нет…

С.С. понял только под утро, что его томило последние дни, он боялся отношений с Катей.

Он боялся, смертельно боялся этой поездки, которая может изменить его жизнь.

Лиза собиралась на вокзал, чемодан был на старте, ловкий такой чемоданчик, который сам едет и не вынуждает женщину оглядываться по сторонам в поисках сильной руки, подхватившей бы поклажу, а не надо, у нас колесики, и мы сами можем, едем куда хотим.

Она вчера весь день провела в салоне, все подкрасила, заточила когти на всех лапах, обернулась шоколадом, распрямила косы и стала похожа на Мэриэл Стрип, так сказал мальчик-визажист, тонкий и гибкий, как лыжная палка.

Через пять минут надо было выходить, но два вопроса торчали в голове, как два гвоздя: надо ли взять красную помаду и надеть ли новые трусы?

С помадой она не церемонилась, бросила ее в косметичку совершенно безотчетно, а вот с трусами вышла заминка.

Напялить на себя новые трусы в дорогу она считала совершенно лишним и непрактичным, но в этот раз что-то смущало.

Лиза знала, что эта часть туалета всегда ей давала знак, что в пути возможны чудесные превращения, новые трусы не дадут упасть в грязь лицом, она быстро переоделась и сразу почувствовала себя в строю, уверенно, и в образе путешествующей вдовы, стремящейся на океан в поисках утешения среди волн и черных скал.

Она посмотрела в окно, такси уже стояло, она подобрала несуществующий живот, посмотрела на себя в зеркало, задержав дыхание после вздоха, и вышла, назад дороги не было.

С.С. ехал в Домодедово, дорога была пуста, пуста была его голова, после ночи, когда он изводил себя мыслями и страхами, он был пуст, как сосуд на складе прошлого урожая, старое вино уже выпили, а до нового урожая надо еще дожить, а что нальют в тебя, одному Богу известно.

Он не спал, но за городом его укачало, и ему приснилось, что он дарит шелковое платье неизвестной девушке, а когда она его примеривала, он увидел на ее лодыжке шрам от лыжной палки, который она получила от его неловкого движения на горе в Сант-Морице пять лет назад.

Он вспомнил ее, он даже вспомнил, что он ей дарил, вспомнил шрам, но не вспомнил лица.

Уже показались огни аэропорта, он резко понял, что не хочет лететь, не желает новых шрамов.

Он скомандовал водителю развернуться, они проехали пару километров до разворота и тут он понял, что боится фиаско, что вдруг что-то пойдет не по сценарию, и тут раздался звонок, и Катя свежим утренним голосом доложила, что села в авиаэкспресс, и у нее все хорошо, и она будет ждать его на стойке, и в конце шепотом сказала: «Целую».

Это теперь ничего не значащее выражение, которое употребляют мужчины, женщины, дети и даже судьи и начальники исправительных учреждений, ужалило его ухо.

Он почувствовал жар, оцифрованный поцелуй достиг его носорожьей морды, и он понял, что она заклеймила его, как галерного раба, и он будет прикован к ней две недели, а если она и бросит его на берегу океана, то так и будет.

Он сказал водителю «в аэропорт» и закрыл глаза, страх истлел, как луна на утреннем небе, он летел, он знал, что это гибельный полет, но остановить его было уже невозможно.

В экспрессе народу было мало.

Лиза села у окошка по ходу поезда, напротив села девушка, было видно, что она едет на отдых, в ней чувствовалось волнение перед путешествием, на ее лице было написано, что она летит не одна, что она полна ожиданием новых ощущений.

Потом она кому-то позвонила, таким специальным голосом, которыми говорят кинозвезды в блокбастерах, они говорят так загадочно и туманно, чтобы член встал даже у самого чахоточного бухгалтера, вот таким голосом она промурлыкала свой месседж и, видимо, достигла цели. После того как она добавила игрушечным голосом «Целую», Лиза сразу представила гамадрила на другом конце провода, который встал в стойку. Поезд уже приехал, фантазии нужно теперь оставить, нужно быть собранной и осмотрительной, рот не разевать, а то сопрут документы и карточку, и останешься на стойке, а в стойку станут эти козы, которые знают, что шептать чужим мужикам.

На стойке было подозрительно тихо, Лиза подала распечатку, женщина с платком цвета флага Португалии на шее уткнулась в монитор компьютера и через минуту сказала, что рейс отложен на неопределенное время, она сказала это с тихим сочувствием, но от этого досады меньше не стало. Лиза отошла в сторону, за ней на стойке уже стояли «голубки»: девушка из поезда и сизый голубь лет пятидесяти с гаком. Лиза его отсканировала и стала привычно, как в метро, сочинять ему биографию.