– Что ты там ищешь? – Иветта вдруг оказалась прямо надо мной. На другой стороне ручья склон уходил круто вверх. Она парила там наверху, уперев руки в боки. Рядом – угловатая голова Цака.

Я просидела у ручья совсем недолго, но дело всегда не в количестве времени, а в его плотности. Момент у реки был очень плотным.

– Ты будешь мне помогать или будешь дальше тут плескаться?

– Я…

– Ясно. Я тоже.

Я схватилась за скользкий ствол, который у меня в руках развалился на мягкие волокна.

Иветта развернулась и пошла прочь. В лес. Густой. Настоящий. Дикий. Страшный! Между старыми стройными высокими деревьями росли деревья поменьше. А между теми, что поменьше, – совсем маленькие и кусты самых разных форм. Везде трава. Высокая, густая, с широкими листьями. Трава, которая режет пальцы. А где травы не было – мох. Не просто мох, зеленый и мягкий, а еще светлый серо-зеленый, яркий зеленовато-желтый и похожий на плесень беловато-зеленый мох, состоящий из маленьких колоний, которые как оперенные пальчики выглядывали из земли. Тут было место и для папоротника, и для клевера – все сразу и одновременно. Кроме того, лес одновременно рос вверх и уходил вниз. Не было такого места, где бы ничего не было. Лес был очень красив. Под ногами чмокало, будто лесная почва пробовала мои ноги на вкус и после каждого шага решала все-таки отпустить меня на волю. Еще слышалось бормотание ручья, который змейкой вился по этому участку леса. Ручей прогрыз себе глубокие канавки в земле. В одном месте даже шумел небольшой водопад.

Рядом с ручьем растений было еще больше. Они не верили в то, что там, где уже что-то есть, ничего другого быть не может.

– Красиво здесь, да? – сказала я Иветте.

– Я уже говорила, что меня пейзажи не интересуют. Я тут по другой причине, – сказала она. – И в лагерь поехала из-за другого.

– И почему же? – осмелилась я открыть рот.

– Я если и расскажу, то уж всем сразу. – Ее острое лицо стало еще острее. – Вообще-то сейчас уже почти слишком поздно об этом рассказывать. Но чем дольше ждешь, тем тяжелее говорить. Ты же никому не скажешь, что у меня есть тайна?!

– Нет!

– Ты единственная, кто более-менее ничего, – сказала она, развернулась и пошла дальше.

Я за ней. Я «более-менее ничего». Единственная, кто ничего.

Я была глубоко в своих мыслях, когда Иветта взвизгнула:

– Это что еще такое?

Перед нами было что-то большое. Стена? Но круглая. И вся заросшая. Камень? Такой громадный?

Мы подошли ближе. Эта штука была огромной! И чем ближе мы подходили, тем больше она становилась. Безумное переплетение засохшего и живого дерева.

– Это корень или как? – прошептала Иветта.

Я не понимала, почему эта штука такая огромная. Деревья здесь, понятное дело, росли большие, но этот корень был просто гигантским. Я задрала голову. Нам пришлось залезть друг другу на плечи, чтобы взглянуть сверху.

Видимо, это была нижняя часть корня. Отростки переплетались, деревянными змеями ползли друг по другу. Между ними была земля и даже камни. Корень все еще крепко хватался за все, что можно, хотя держаться ему было уже не за что. А перед всем этим – яма, в которую эти корни можно было бы запаковать обратно, тютелька в тютельку. Яма полностью заросла, как и всё вокруг.

Видимо, когда-то давно эти корни были деревом, потом однажды из-под дерева ушла земля и оно упало, потом – тоже очень давно – яма снова заполнилась лесом. Сами корни тоже были покрыты растительностью.

– Упало, – восхищенно сказала Иветта. – Ни фига себе! – Она обошла вокруг. – Спорю, этот патлатый тип ее похитил, – послышалось с другой стороны.

– Ты про Ганса? – спросила я.

– Точно, Ганс.

– Думаю, он совершенно безобиден.

– А я думаю, что безобидность – младшая сестра извращения.

Точно на слове «извращения» Цак рванул с места и куда-то понесся.

– Эй! – закричала Иветта.

Он подбежал к штабелю бревен в нескольких шагах от нас. Пес рычал и прыгал как черт. А потом начал рыть. И рычал не переставая. Под бревнами оказалась полость, и он уже наполовину в ней скрылся. Мы побежали к нему.

– Что там? Мышь? Лиса? – вопила Иветта. – Он должен поймать ее на ужин. Вперед!

В яме что-то кричало и истошно визжало. Цак рыл и рыл. Я видела, как двигаются мускулы у него под шкурой. Сияющая чернота, словно темная неспокойная вода. Черная спина становилась все напряженней. Я была уверена, что он это убьет. Это? Его? Ее? Не знаю, что было сначала: я закричала «Фу!», или Иветта – «Нет!», или из ямы кто-то стал звать на помощь.

Цак остановился, только когда Иветта дернула его за ошейник. Вся голова у него была в земле. Пасть открыта, дышит тяжело. Отвратительные розовые губы.

Иветта лежала у бревен. Рука в дыре. Потом она вытянула руку наружу вместе с другой рукой. Слегка в крови.

Я бросилась туда, стала тянуть тоже…

Я слышу и понимаю, что все мы живы. Цак тяжело дышит. Каждый звук, как в целлофане, шелестит сквозь меня. Я смотрю вверх. Сквозь деревья. Они высотой в сто лет, далеко в вышине проглядывает синь неба. Там какое-то солнце…

Рудные горы.

Вторник. Нет, среда.

Здесь, в этом зеленом месте, мир заканчивается. Антония дрожит и хватает воздух ртом. Я обнимаю ее и чувствую, как через этого другого человека проходит огонь и землетрясение. Рот как распахнутые ворота.

Я слышу голос Иветты. «Ой, черт!» – повторяет она снова и снова и тянет Цака за шкирку. Чтотынаделал? Чтотынаделал?

Я посмотрела на штабель бревен. Эти деревья были спилены уже давно, два поколения лесников назад. Бревна серые и грязные. На старой древесине растут новые деревца. Впереди – куча земли, которую вырыл Цак. Внизу – яма, в которой оказалась Антония.

– Я хочу домой, – сказала она.

– К туннелю?

– Нет, домой.

Мы ее осмотрели, эту маленькую девочку-печеньку. Рука и лоб исцарапаны. Если посмотреть на это глазами Фрайгунды, будет понятно, что царапины от собачьих когтей. Она была совсем бледная, эта глупенькая, такая глупенькая девочка.

Мне хотелось закричать: «Зачем ты залезла в яму? Что ты себе думала?» Но я ничего не крикнула.

– Давайте сейчас же разожжем костер. – Иветта достала зажигалку.

– Это опасно, лес может загореться.

– Блин, она же у нас окоченеет. Тогда беги, приведи других. Ее нужно нести. Нужно в больницу. Она меня обвинит. И я попаду в колонию для малолетних. А Цака усыпят.

– Но он же вообще не виноват, – сказала Антония. – Он думал… – она икнула.

– Ей нужно попить. И в больницу. Нужно смыть кровь. Шарлотта!