сцене цирка, пересекало вольер, там появился дрессировщик с ведром, он постукивал палкой по решетке, призывая их на корм.

— Давай сфоткаемся здесь и пойдём к обезьянкам, — поворачивала брата к себе сестра.

— Смотл-ли, какие у него л-лога!

— Это бивни!

— Л-Лозовые уши!

— Я его потом дома нарисую, — фотографировала она. — Смотри! Берет хоботом траву, отряхивает корни от земли и — хоп! Себе в рот.

— Хап! — повторила Надюша, положив пальчик в рот.

Через пять минут слон-папа поклонился и встал на колено.

— Как в цирке! — обрадовались дети.

Потом дрессировщик бросил свою палку, и слон Розовые уши хоботом поднял ее и передал дрессировщику.

— Слон улыбается! — визжит от радости Егорка.

— У него рожица как у тебя, — дразнит сестра брата.

Слоненок с повисшим хоботком уткнулся головой в тело слонихи и двигался за ней, словно слепой за поводырём. А папа-слон стоял и думал.

— Почему Л-л-лозовые уши не идет за ними? — спросил брат, потирая от волнения мокрые ладони.

Мама Надюши по телефону разговаривает, а дочка цепко ухватилась за металлический поручень и лопочет:

— А! — раскрыла она рот от удивления.

— Что? Слоновая семья? Слон? — тормошила её Оля.

— О! — кроха трогала свои ноги.

— Вот у тебя две ноги, а у слона четыре ноги. А почему у тебя две руки?

— Одна, — Надюша вытянула ладошку, — дел-л-лжаться за маму. Одна, — вытянула другую, — дел-л-лжать папу. — Слон носиком дел-л-лжится за маму.

Розовые уши подошел к своей семье и стал есть.

— Нет, чтобы с детьми поделиться… Детей отстранил — сам полез! Обед подели с другом. Настоящий слон в посудной лавке, — бабушка отошла на скамейку и присела.

Слон отряхивал траву и отправил в свой рот, спрятанный под хоботом.

— А почему у него л-л-лозовые уши? — посмотрел брат на старшую сестру.

— Это атмосферно! Розовые уши отмёрзли на морозе. Он же ещё не привык у нас. А в Африке всегда лето. Хватит! Пошли! — потянула сестра сильнее.

Бабушке всё равно, у какого дети вольера: слон, жираф, хоть бегемот. В её воображении проносились картинки её детства, и, закрыв глаза, она улыбалась.

Егор побежал вперед, он хотел найти динозавра. Оля за ним: юбка её, как юла, атлас тёмно-синими горошинками перекатывается, что очень нравится бабушке.

— Пингвины! — закричал Егор от радости и свистнул.

Пингвин брызнул белой струей. И резво нырнул, резко, почти сразу, выпрыгнул прямо на дорожку.

— Смотл-л-ли! На пузе пл-л-лыгает!

— Перышки чистит. Пингвины — это птички, а плавают, как утки. А ты не умеешь.

— Я — буду уметь, — пообещал внук бабушке и побежал дальше искать динозавра.

— Вот…Черноголовый Хохотун. Как чайка…

— Хохотун? — засмеялся Егорка.

— Ты видел аиста, который тебя принес? — смеётся сестра и увлекает брата дальше.

— Пума, пума! Смотри! Почему она ходит туда-сюда? — сердится на пуму Оля. — Я хочу сфотографировать её. — Туда! Сюда! Стой! Снимать буду!

— Ры! — подошла пума и остановилась, глядя на Олю красными, как огонь, глазами. — Р-р-ры.

— Л-л-л, — дразнит Егор и отходит задом. — Л-р-л! Р-р-р!

Все смеются: и девушка в серой шляпке, и мужчина в чёрных очках, и Надюша, и её мама. Егор пятился, пятился… И гоп! В детскую коляску чуть не сел.

— Что это пума так оживилась? — мужчина снял чёрные очки и протёр их.

— Смотрите, как вышагивает, — девушка поправила серую шляпку.

Вдруг пума резко кидается. Прыжок! Ещё прыжок!

Оля удивилась, глаза расширились, брови взлетели к чёлке. Она услышала, как испугался брат.

— О! — Егор свистнул, потом прищурился, брови его съехали на глаза, губы напряжённо растянуты, то ли заплачет, то ли засмеётся.

Через две секунды Егор открыл глаза, оглянулся: смотрит на пуму, на ребёнка в коляске, который быстро-быстро перебирает ножками в розовых ползунках, словно хочет убежать.

— Ррр! — пума рычит и скалится. — Ры! Ррр!

Хохот, щелчки фотоаппаратов.

Вдруг ребёнок заплакал.

И Оля оглядывается, и бабушка тоже. Все странно смотрят то на коляску, то на пуму. Пума не сводит с ребёнка красных глаз.

Отец растерянно смотрит на смеющихся, потом на пуму и неловко, виновато, торопясь, увозит малыша.

Егорка тоже пошёл за коляской, сестра за братом, бабушка за внучкой, словно хотели оттолкнуть коляску подальше. И вот пума успокаивается и медленнее ходит: туда-сюда, раз-два, три-четыре. Но рядом уже нет ни девушки в серой шляпке, ни мужчины в чёрных очках, ни младенца в розовых ползунках. И пума не рычит.

Ребятишки убежали искать зверей. Егорка радуется узнаваемому, а Оля новому.

— Надо прочитать, кто это. Ка-зу-ар, — Оля соединяет буквы в слоги. — У меня даже в планшете такого казуара ещё нет. Как будто кто-то красками раскрасил: белый, синий и красный. Может, это не красный, а бардовый, как занавес в театре.

— Патриот, — сказал мужчина в сером костюме и чёрных очках.

— Патриотизм — природное чувство, а его хотят сделать политическим, — возражает ему худощавая девушка, похожая на монашку. — Птица летит туда, где она гнездится.

— Меньше знаешь, лучше спишь, — ответили чёрные очки.

— «Лишь бы в Америку попасть, а Калифорния не за горами», да?

— Дети — это наше будущее, — говорит взволнованно девушка, похожая на монашку. — Чем наполним, то и будет изливаться. Или благодатью, или, как Смердяков, смердеть начнут. Не ругайтесь. «Слово плоть бысть и вселися в ны». — И зовёт девочек в коричневых платьях. — Марфа! Мария! Пойдёмте.

Подходят две девочки, взявшись за руки. Они одеты одинаково: в коричневых платьях и причёсаны обе на прямой пробор.

— Пойдёмте, дети, лучше к жирафу, — зовёт их строго сопровождающая девушка в длинной юбке.

— Здесь есть динозавр? — допытывается Егор у всех.

— Ты, мальчик, откуда? Динозавр в Москве только один.

Девушка в белой блузе и длинной юбке берёт девочек в коричневых платьях за руки и ведёт их.

— Здесь русский дух, здесь Русью пахнет, — чёрные очки поглядывали на детей сердито. — Вот