И пришлось мне зарабатывать деньги. Оказалось, у менянеплохо получается. Я так втянулась, что довольно скоро стала зарабатыватьочень много. С детьми сидели мама с бабушкой, а я карьеру делала. Скоро будустаршим менеджером, потом заместителем коммерческого директора, потом – суп скотом… Сейчас лечу на переговоры, американцев уламывать. Знаешь, все отлично,денег кучу зарабатываю, а иногда смотрю в зеркало – чужая какая-то тетка. Тыпомнишь, какие я стихи писала? А курсовую мою по Кафке помнишь? Вот тогда яголовой работала, а теперь… Нет, теперь, конечно, тоже головой, но бывает ощущение,что в черепушке у меня вместо мозгов сидит такой умный дурак-компьютер и выдаетрешения.

– Ладно тебе, Синицына, – засмеялась Лена. – Все у Тебяотлично, и не вроде, а на самом деле. И Кафка, и стихи, все осталось, никуда неделось, просто юность прошла. Всему свое время.

– А у тебя вот не прошла юность, – заметила Ольга,вглядываясь в Ленины большие дымчато-серые глаза, в худенькое личико без всякойкосметики, – ты, Полянская, какой была на первом курсе, такой и осталась.

– Ну уж! – покачала темно-русой головой Лена. – Я простохудая, поэтому кажусь моложе. К тому же при моей работе деловые костюмы истрогий макияж вовсе не обязательны. Я ведь так и занимаюсь журналистикой, могусебе позволить

Все те же джинсы и свитера. А тебя положение обязывает, ты унас бизнес-леди.

После той встречи в самолете прошло шесть лет. Ольга успеластать заместителем коммерческого директора российского филиала фирмы«Кокусай-Коеки». Лена работала заведующей отделом литературы и искусства всовместном российско-американском журнале «Смарт», два года назад она вышлазамуж и родила дочь Лизу. А Ольга Синицына замуж больше не вышла, первого опытасемейной жизни ей хватило по горло. Те крохи свободного времени, которыеоставались от работы, она отдавала сыновьям и младшему брату.

В течение этих шести лет Лена и Ольга больше не терялись,перезванивались и встречались довольно часто. Каждая понимала: чем старшестановишься – тем труднее заводить новых друзей. Надо дорожить старыми.Обязательно должен быть человек, которому можно позвонить в любое время дня иночи и он будет рад твоему звонку, он помнит тебя юной, легкомысленной,беззащитной. Общаясь с ним, ты можешь опять себя такой почувствовать – хотя бына несколько минут.

Тобольск, сентябрь 1981 года

Он любил вспоминать свое детство. Каждый раз он извлекал содна памяти какой-нибудь особенно тяжелый, болезненный эпизод и начиналвоспроизводить его мысленно во всех подробностях. Чем мучительней былиподробности, тем дольше он застревал на них.

Он рос тихим, послушным мальчиком. Мать следила за каждымего шагом, за каждым вздохом.

– Ты – внук легендарного красного командира, – повторялаона, – ты должен быть достоин своего великого деда.

Маленький мальчик плохо понимал, что значит – быть достойнымдеда. Суровый широколицый мужчина со светлыми усами, в кожанке, перетянутойпортупеей, глядел на него с бесчисленных портретов, больших и маленьких,развешанных по всей квартире. В доме на стенах больше ничего не висело – никартин, ни календарей, только портреты легендарного деда. Да еще на письменномстоле матери стояли небольшие бронзовые бюстики двух великих вождей – Ленина иСталина. Вытирая пыль с холодных маленьких лиц, надраивая зубным порошкомбронзовые глаза и усы, Веня Волков всегда очень старался. Уборка в квартиребыла его обязанностью с семилетнего возраста, и мать очень тщательно проверялакачество работы.

Однажды, заметив под глазом Иосифа Виссарионовича белоепятно – остатки нестертого зубного порошка, она отхлестала сына по щекам. Емутогда было десять.

Наказанию он не удивился, счел его вполне заслуженным. Ноего впервые поразило совершенно спокойное, безразличное лицо матери. Методичноотвешивая сыну звонкие оплеухи, она пристально смотрела ему в глаза иповторяла:

– Нет ничего случайного в жизни. За небрежностью стоитумысел. Небрежность всегда преступна.

Многие его одноклассники бывали биты своими родителями, но восновном били отцы – по пьяни, с похмелья или просто попадался пацан подгорячую руку. Отцы били по заднице ладонью либо ремнем. А матери, как правило,заступались.

Веню Волкова била мать, причем всегда – по щекам, ладонью,совсем не больно. Только щеки потом горели. Никогда она не делала этого спьянуили сгоряча. Она вообще не пила, была всегда трезвой, ровной и спокойной. Отецне заступался. Он был такой тихий и незаметный, словно и вовсе его не было. Онработал инженером на хлебозаводе, пропадал там целыми днями, а иногда и ночами.Мать никогда не била при нем, не потому, что боялась, просто так получалось,отец редко бывал дома. А сын отцу ничего не рассказывал. Он вообще никогданичего никому не рассказывал. Все отцовское воспитание сводилось к тому, что,общаясь с сыном, он без конца повторял:

– Твоя мама – самый чистый, самый принципиальный человек насвете. Она – святая. Все, что она делает, – это для твоей пользы. Ты долженгордиться своей матерью и слушаться ее во всем.

Мать была освобожденным секретарем партийной организации натом же хлебозаводе. Ее постоянно избирали депутатом горсовета, фотография еекрасовалась на центральной площади, на Доске почета «Лучшие люди города».

Он слушался, но не гордился. Человек, которого не реже, двухраз в неделю хлещут по щекам, вряд ли может чем-либо или кем-либо гордиться.Сейчас, сидя в своем маленьком прокуренном кабинете, заведующий отделомкультуры Тобольского горкома ВЛКСМ Вениамин Волков, двадцатишестилетний,светловолосый, высокий и худой мужчина, глядел в разложенные перед ним на столебумаги и в который раз прокручивал в голове одну из самых болезненных сценсвоего детства.

…Стоял ледяной сибирский февраль, с пронзительными, колючимиветрами. Восьмиклассник Веня забыл дома физкультурную форму и помчался набольшой перемене домой.

Веня летел сквозь пургу. Он боялся опоздать на физкультуру,учитель непременно написал бы замечание в дневник.

Отец был дома, болел гриппом, лежал с высокой температурой,с компрессом на лбу. Думая, что он спит, Веня тихонько открыл дверь своимключом и тут же застыл на пороге.

Из комнаты родителей доносились странные звуки – ритмичныйскрип панцирного матраца сопровождался тихими, сдавленными стонами, мужскими иженскими.

Веня подошел на цыпочках и заглянул в приоткрытую дверь. Насмятой родительской постели извивались два обнаженных тела. Одно принадлежалоего отцу, другое – молоденькой соседке Ларочке, двадцатилетней студенткебиблиоточного техникума. Веня слышал, она тоже болела гриппом, сидела дома…