Как только выяснилось, что Сергей летит в Лондон, Леназаставила его каждый день заниматься английским, хотя бы по полчаса, утром иливечером. Когда-то Сергей знал английский на уровне средней школы, но к сорокадвум годам успел забыть напрочь. А Лена владела языком в совершенстве. Онаписала ему слова на карточках, рассовывала эти карточки по всем карманам итребовала, чтобы каждую свободную минуту он занимался повторением. Но свободныхминут оказывалось слишком мало, голова была забита совсем другим.

Только сейчас, войдя в подъезд, Сергей вспомнил, что зацелый день так и не заглянул ни в одну карточку и положенный десяток слов невыучил. Он уже приготовился к тому, что придется лечь спать на час позже. Ленавыматывалась за день не меньше его, но дневную норму – десять новых словзаставляла выучивать хоть в двенадцать ночи, хоть в час.

– Ты не представляешь, как противно оказаться в чужой странебез языка, – говорила она. – Переводчик не станет водить тебя за ручку с утрадо вечера. Он ведь один у вас на всю группу. Вот захочется тебе просто погулятьпо городу, в кафе зайти, в магазин, а ты, кроме «хауду ю ду», ни слова сказатьне можешь. Никто не требует от тебя оксфордского произношения, и вовсе необязательно знать, что такое герундий и модальные глаголы. Но элементарнымразговорным минимумом ты должен владеть.

В почтовом ящике, кроме пары рекламных листочков, в которыхуговаривали купить супертренажеры и суперкосметику, Сергей обнаружил еще иплотный продолговатый конверт. «Миссис Елена Полянская, Россия, Москва…» – былонаписано на нем по-английски. Обратный адрес – нью-йоркский.

Письма из Америки Лена получала довольно часто. За последниешесть лет она успела побывать там четыре раза, ее приглашали для чтения лекцийто Колумбийский университет, то Бруклинский колледж, то Кенан-институт. У неебыли друзья и деловые знакомые в Нью-Йорке, Вашингтоне и Бостоне.

Когда Сергей отдал Лене письмо, она даже не сталараспечатывать конверт, рассеянно бросила его на холодильник. И про английскийне вспомнила. Она была бледной, очень усталой и молчаливой. Сергей сразупочувствовал – что-то случилось.

Больше всего он испугался, что заболела Лиза. Собственно этобыло единственное, чего он реально боялся. Остальное – пустяки.

– Ленуся, что-нибудь случилось? – спросил он, обнимая жену.

– У нас – ничего, – тихо ответила она, – Лиза здорова, ятоже. Ты не беспокойся, сейчас поешь, отдохнешь, и я расскажу.

Пока Лена разогревала ужин, Сергей на цыпочках зашел вдетскую. Лиза спала, уютно свернувшись калачиком. Он тихонько поцеловал теплыйлобик под белокурой челкой, поправил сбившееся одеяло.

– Папочка пришел… – громко произнесла Лиза во сне, вздохнулаи перевернулась на другой бок.

Поздний ужин превращался для Сергея в очень поздний обед.Целый день на работе он перебивался бутербродами, чаем и кофе, зато дома,поздним вечером или даже ночью, наверстывал упущенное, съедал полный обед, спервым и вторым.

На кухонном столе стояла тарелка дымящихся щей, квашенаякапуста, соленые огурчики – все, что он любил.

Лена читала, примостившись на кухонном диванчике. Сергей судивлением обнаружил, что перед ней на столе лежит раскрытый учебник судебноймедицины. Он знал, что сейчас она переводит для «Смарта» какую-то статью осерийных убийцах, но все равно удивился.

– Ленуся, зачем такие страсти на ночь?

– Скажи, пожалуйста, – задумчиво спросила она, – можно пострангуляционной полосе точно определить, прижизненная она, или человекасначала убили, а потом повесили? Здесь перечисляется куча признаков, но несказано, насколько они точные.

– С первого взгляда, конечно, нельзя, – ответил Сергей,принимаясь за щи (уж кому, а полковнику милиции такие разговоры за столомаппетита не портили). – Но если задаться такой целью, то можно. Нуженопределенный анализ тканей, кожного покрова в области полосы.

– Сейчас суицид расследуется на инсценировку? – былследующий Ленин вопрос.

– Ты, может, все по порядку расскажешь?

– Ладно, – Лена захлопнула учебник, – помнишь, как-то, околомесяца назад, к нам заходил брат Ольги Синицыной, Митя? Ты рано пришел сработы, он сидел здесь, на кухне.

– Помню, – кивнул Сергей, – здоровый такой обалдуй, он тебязаболтал до потери пульса, еще кассету какую-то оставил с песенками.

– Он повесился сегодня ночью, – тихо сказала Лена. –Понимаешь, милиция, врач «Скорой» говорят – чистый суицид. А Ольга не верит.Там действительно очень все странно.

– Ну, видишь ли, суицид – вообще странная вещь. Ародственникам всегда хочется думать, что человек не сам это сделал. Раньше накаждый труп выезжал прокурор, а теперь людей не хватает. Но если бы там что-тобыло…

– Сереженька, я не покушаюсь на честь мундира и неутверждаю, будто твои доблестные коллеги – халтурщики. Но ты послушай все попорядку.

– Хорошо, я готов послушать. – Сергей доел щи, закурил.

– Во-первых, там почему-то целые сутки не работал телефон.Ольга звонила им со вчерашнего утра, поставила свой аппарат на автодозвон.Потом выяснила, что с линией все в порядке, что-то случилось с аппаратом. Соседпочинил его за пять минут, сказал, там какой-то контакт отошел. Три года неотходил, а именно в эти сутки отошел….

Лена во всех подробностях пересказала все, что узналасегодня от Ольги.

– Леночка, я понимаю, – мягко произнес Сергей, дослушав еедо конца, – Синицына – твоя близкая подруга, ей сейчас очень тяжко, и ты за неепереживаешь. Но поверь мне, самоубийство примерно в пяти случаях из десятибывает полнейшей неожиданностью, особенно для родственников. Он ведь и сам могколоться, как его жена, только об этом никто не знал, а мог и просто напиться сгоря.

– С какого? – грустно усмехнулась Лена. – Что женанаркоманка? Так этому горю уже полтора года. И не вешаются из-за этого. А самон не кололся, это точно. Катю он очень любил, души в ней не чаял. Они быличудесной парой, прожили пять лет, детей, правда, завести не могли, у Катичто-то не то со здоровьем. А потом начались наркотики… Он боролся за нее какмог. Родители ничего не знали, только Ольга. Она положила Катю в больницу, новсе оказалось без толку. А Митя не сдавался, без конца находил каких-тонаркологов, гипнотизеров, психотерапевтов. Понимаешь, он был очень активнымчеловеком, он просто не собирался сдаваться. А покончить с собой – это признатьсвое полное поражение, то есть сдаться. Нет, из-за того, что Катя наркоманка,он не мог повеситься. А больше не из-за чего было.

– Господи, Ленуся, откуда ты знаешь, из-за чего людивешаются? Бывает, человек все в жизни потерял, себя потерял. Какой-нибудь«опущенный» в зоне, который не имеет права даже к дверной ручке прикоснуться,бьют его ногами каждый день, трахают во все дырки, плевки заставляют слизывать,а он живет, цепляется за жизнь всеми своими поджилками. А у другого все впорядке, отличная семья, работа, друзья, уважение, достаток. А он бац – и рукина себя наложил. Ты ведь сама знаешь, по официальной статистике, самый большойпроцент самоубийств приходится на страны с самым высоким уровнем жизни: наШвецию, Данию, Голландию. А там, где голод, войны и реальные трудности, с собойкончают редко. Сытые римские патриции с удовольствием резали себе вены, а у насв России в конце прошлого – начале нынешнего века просто мода была на суицид.Это считалось красиво, возвышенно – пустить себе пулю в лоб. Ты что думаешь,все были идиоты, сумасшедшие? У каждого в жизни трагедии случались?