возведенный ею самой замок, пусть он построен на песке. Нельзя будить ее, пусть этот сон — обман от начала до конца. Ты все понял? Мы ждем.

И она ушла.

«Я еще сам не решил, от кого уходить — от Наспи пли от Айганыш, а эта ужо за меня все видит», — горько усмехнулся Сапар.

— Тебе нездоровится? — спросил Мукаш, когда он вошел в комнату.

— С чего ты взял?

— Выглядишь плохо.

— От холода, наверное, — Сапар бесцельно перекладывал на столе какие-то бумаги. — Никак не можем натопить дом. Топим, топим, а все равно холодно. И уголь кончается. Пропади она пропадом, эта сараюшка. Надо подыскать что-то капитальное.

— Дом для артистов достраивают. Твоей жене дадут квартиру наверняка.

— Осенью, — сказал Сапар и включил репродуктор. — Осенью дадут.

«В заключение концерта послушайте на-де-де…» — объявил диктор. Мукаш недовольно хмыкнул:

— Да выключи ты, ради бога! Эта классика давит на меня своей основательностью.

Сапар выключил репродуктор.

Уезжая в командировку, Сапар сказал себе: «С Насин все кончено. Все должно быть копчено раз и навсегда». Эта молодая ласковая женщина стала частью той большой беды, что накатывалась на него. И он предполагал: если скажет себе «нет», и отойдет в сторону, отведет хотя бы часть этой беды. Но отойти — не получалось. Только что Бурул с жесткой откровенностью сказала ему об этом. Мать откровенна — и откровенность ее жестока: в их доме нет места для Айганыш. Бурул откровенна — и откровенность ее жестока: не имеешь права бросать женщину. Да почему? Да кто это сказал? Если одна не родит мне сына, будет другая, если и другая не родит — будет третья… И никто не плюнет мне в лицо. Кровь предков дается нам на время, и мы не имеем права пользоваться ею, не думая о потомстве. «Разве я виноват? Разве виноват я, Айганыш?»

Прошлая осень сложной оказалась и для Айганыш, и для Сапара. Был спектакль на выпуске, и Айганыш возвращалась домой поздно. А кроме этого — очередные спектакли, шефские концерты в городе и районах. Приходила усталая.

Сапар уже лежал в кровати и притворялся спящим. Краем глаза он подсматривал, как Айганыш садилась к столу и подолгу неподвижно сидела, сложив у подбородка ладони, как медленно, без охоты пила чай и так же медленно, без охоты, казалось ему, раздевалась, чтобы лечь рядом и тут же заснуть. Оеа засыпала, а он поднимался, курил у окна. Ему казалось — ее нет рядом. От нее остался только портрет над письменным столом и попреки матери, что до сих пор нет внука и никто ее — старую — не теребит за юбку, не хватает за пальцы и не называет опеке.

Странно: когда он смотрел на портрет, он вспоминал далекую, юную Айганыш, и любовь к ней переполняла его; но вот когда она, настоящая, была рядом с ним, то в нем оставалась только привычка к этой женщине. Или ему так казалось?

Утром Сапар уходил на работу. Айганыш еще спала. Репетиции начинаются в одиннадцать, и она утренним сном восполняла те силы, что отдавала вчера на сцене.

Прошлым летом Сапар. встретил Насин. Бурул уходила в отпуск и решила отметить это событие: пригласила сослуживцев, и Сапара позвала. Там, в гостях, он и встретил Насин — сестру мужа Бурул. Заметил ее как раз потому, что она старалась быть незамеченной. Он подумал тогда, что в этом желании остаться незамеченной есть что-то ущербное. Красивые девушки так себя не ведут. Красивые девушки знают, что нравятся, и любят чтобы за ними ухаживали. А Насин избегает этого.

А через несколько дней они случайно встретились на улице. И обрадовались встрече, как старые знакомые. «Разрешите проводить вас?» — предложил Сапар. «Благодарю. Не привыкла ждать помощи от нынешних джигитов, уж как-нибудь сама дойду», — ответила Насин. «Она одинока, — подумал тогда Сапар. — Она знает цену одиночеству и трудно переживает его. Что-то случилось в ее жизни, кто-то напугал эту девочку, и она боится новых знакомств».

— В таком случае… — и Сапар взял ее под руку.

Если бы тогда он мог предположить, чем закончится эта встреча, он проводил бы Насин до дому, а по дороге попытался бы приободрить ее, уверить в том, что бояться ничего не нужно, необходимо жить открыто, убежденно, и тогда счастье само придет в твой дом. И ушел бы… Если бы он мог знать… Или хотя бы успел осознать глубину прошлого чувства и появившегося только что, когда локоток Насип прижал его руку, и рука отчетливо ощутила биение ее сердца. Если бы!..

Они оказались в парке и ходили по аллеям, призрачно освещенным светом фонарей.

— Не боитесь? — спрашивала Насин.

— Кого?

— Супруги.

— Когда вы рядом, мне ничего не страшно, — улыбнулся он.

— А что вы скажете дома?

— У меня не требуют отчета дома — каждый своим трудом занят.

Пройдя парк, они снова вышли на улицы города. Был поздний час, движение на улицах замирало: редкие прохожие, редкие автобусы. В полумраке призывно светилась яркая реклама нового мебельного магазина. И на этот свет потянулась Насип.

За огромными стеклами был выставлен мебельный гарнитур цвета спелой черешни. Мягкий диван, мягкие кресла, стенка, открытый бар, внутренность которого светилась, и в зеркале отражались бутылки с яркими наклейками. За стеклами серванта торжественно поблескивали гранями хрустальные бокалы. В кресле лежал небрежно брошенный иллюстрированный журнал, а позади кресла на топкой изящной ножке стоял торшер с глубокой зеленоватой «шляпой». Мягкий свет его заливал созданную художником-оформителем «жилую комнату».

— Хорошо, правда? — сказала Насин, разглядывая все это.

— Уютно, — согласился Сапар.

— Чего бы вам сейчас хотелось? — спросила она.

— Лечь вон на тот диван и уснуть, — ответил Сапар.

— А цвет какой приятный, правда? — говорила Насин, сдерживая восхищение. — Вам нравится цвет спелой черешни?

Это было в самом конце августа. Их прогулка закончилась тем, что Сапар проводил Насин до ее дома, а нотом остался там до самого утра, в комнате, которую освободила им все понявшая Бурул…

И вот теперь конец декабря, первый месяц зимы. И никто не предполагал, что он будет таким холодным.

Из редакции уходить не хотелось.

II

А в Риге декабрь был мокрым. На тротуарах — раскисший снег, с крыш — течет. Люди ходят в зимних пальто, в шубах и под зонтиками.

Последний гастрольный спектакль был дневным, ноэтому у Айганыш оставался свободным целый вечер. Целый вечер она могла заниматься чем хотела. А хотела она многое: успеть съездить на взморье и посмотреть зимнее море, посмотреть дюны под снегом, хотела пройти узкими улочками старой