— Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу, —прозвучал из темноты мягкий голос Шамана. — Я тоже знаю такую песенку. Так тыздесь один?

— Один, — парень продолжал стоять на коленях над бомжом.Фонари били ему в лицо.

— Врать нехорошо, — вздохнул Шама и едва заметно кивнул Михеи Серому. — Сколько вас? Где остальные?

Миха и Серый обошли парня и встали позади него. Их фонариосветили Шамана.

— Вы?! — ошалело выкрикнул парнишка, вскочил на ноги и ужепосле выстрела, медленно заваливаясь навзничь, прошептал: — Господи, так небывает!

На этот раз стрелял сам Шаман. Но Миха и Серый опятьоказались виноватыми. Их фонари осветили Шамана, и парень узнал его. Этоисключило возможность выбора. Впрочем, выбора все равно не было. Грузовик набиторужием. Скоро начнет светать.

— А если остальные ушли? — тревожно спросил Лезвие.

— Не думаю, — Шаман присел на корточки и осветил фонаремлицо убитого мальчика, — они забрались сюда, чтобы оттянуться. Пили, кололись.Надо посмотреть корпуса, только очень быстро и тихо.

Он оказался прав, как всегда. В самом дальнем корпусе нашлисонную, обкуренную парочку. Их не стали ни о чем спрашивать. Простопристрелили. Они даже не успели ничего понять.

Лезвие вместе с Шаманом обыскали вещи убитых. Серый и Михаприволокли трупы с улицы.

— Должна быть еще одна девка, — задумчиво произнес Шаман,вертя в руках небольшой джинсовый рюкзачок, который нашли в соседней комнатевместе с мужской курткой, расстеленной на куче травы и лапника, и большойспортивной сумкой.

— Один паспорт, один студенческий, — сообщил Лезвие, — тризубные щетки, три рюкзака, одна сумка.

— Ерунда, — сказал Шаман, — можно либо гадать, либо искать.Первое бесполезно, на второе нет времени.

— Посвети-ка, я посмотрю фотографию в паспорте, — попросилЛезвие.

— Перестань, — Шаман выхватил у него документы, — надоуходить.

Миха и Серый успели принести запасную канистру и ужеполивали пол бензином.

Прежде чем бросить джинсовый рюкзачок в бензиновую лужу,Шаман достал оттуда ключи с брелком — плюшевым медвежонком и спрятал в карманвместе с документами.

Маша Григорьева бежала по Краснопресненскому бульвару.Ничего глупее нельзя было придумать. Над Москвой висел смог. Горел торф вподмосковных лесах, горела свалка в Люберцах. Никакого кислорода, сплошнойугарный газ и прочие яды. Ужасно вредно для здоровья. И все равно Маша всталана час раньше, надела шорты, майку, кроссовки и отправилась бегать.

— У меня все хорошо, — повторяла она в ритме собственногодыхания, — у меня все отлично. Я не буду раскисать, не буду, не хочу.

На самом деле следовало остановиться, дойти пешком до дома,встать под прохладный душ. Она не просто раскисала, она растворялась впространстве, словно кусок рафинада в чае. В последнее время с ней такоеслучалось слишком часто. Она становилась маленькой, беспомощной девочкой,потерянной в сутолоке, на вокзале в чужом городе; ребенком, о котором забыли иникогда не придут. Мир вокруг делался уродливым и безнадежным. Воздух — черными жестким, как наждак. Она знала, что в таких ситуациях требуется помощьпсихолога. И понимала, что никто не поможет, поскольку сама былапрофессиональным психологом.

Утром одиннадцатого сентября две тысячи первого года МашаГригорьева, она же Мери Григ, офицер ЦРУ, доктор психологии, человек, прожившийполовину жизни в России, половину в Америке, проснулась в своей квартире вГринвич-вилледж от странного, оглушительного гула. Ей показалось, что на крышуее дома садится гигантский реактивный самолет. В доме имелся выход прямо накрышу, через чердак. Маша вскочила и, как была, в пижаме, босиком, бросилась наверх.

С крыши отрывался вид на Манхэттен. Маша видела своимиглазами, как выпрыгивали люди из окон, как рушились башни торгового центра,краса и гордость Америки, знаменитые небоскребы-близнецы. Потом еще долговоздух оставался черным, и ничто не могло перебить мерзкого сладковатогозапаха. Маше казалось, что ее квартира, салон машины, одежда и даже кожа пахнутэтой гарью.

И вот сейчас Москва, окруженная горящими лесами иторфяниками, пахла примерно так же. Впрочем, ничего странного. Просто гарь идухота мутили мозги и навевали жуткие воспоминания.

Маша Григорьева родилась в Москве, в 1972 году. Ее отецслужил в КГБ, во внешней разведке. Родители развелись, когда ей исполнилосьсемь. Мама вышла замуж за известного артиста. Папа женился на своей коллеге, былнаправлен в Вашингтон, в посольство. В 1984-м он сбежал к американцам и сталработать на ЦРУ. Маша, разумеется, ничего об этом не знала. Она жила с мамой имаминым мужем. Артист любил выпить, мог пьяным сесть за руль. Однажды этокончилось катастрофой. Маша осталась сиротой, с ней произошло много всегоплохого.

В 1986-м ее родному отцу Андрею Евгеньевичу Григорьевуудалось за большие взятки, с помощью Международного Красного Креста, вывезти еев Америку. Она стала стопроцентной американкой, закончила Гарвард и школу ЦРУ.Шеф ее отца, глава русского сектора ЦРУ Билли Макмерфи, который с самого началапринимал активное участие в судьбе девочки, взял ее к себе на работу.

Два года назад Макмерфи отправил Машу в Москву.

Самое значительное американское лобби в российскомпарламенте представляла фракция «Свобода выбора». Возглавлял ее ЕвгенийНиколаевич Рязанцев. В этого политика и его партию было вбито многоамериканских денег. В мае 2000 года американский политолог Томас Бриттен,работавший в пресс-центре «Свободы выбора», «официально числившийся постояннымконсультантом по связям с общественностью, был убит в Москве, и не просто убит,а вместе с пресс-секретарем Рязанцева, Викторией Кравцовой, в ее квартире, в еепостели.

Томас Бриттен был офицером ЦРУ. Виктория Кравцова —последней любовью политика-демократа, вскормленного американскими деньгами.

Мери Григ неофициально принимала участие в расследовании,вытягивала из депрессии Евгения Николаевича Рязанцева и временно взяла на себяфункции его пресс-секретаря.

Убийца был найден. Предполагалось, что Маша останется вМоскве на несколько лет и заменит Бриттена. Но случилось так, что на нее вышелбывший шеф ее отца, генерал ФСБ Всеволод Сергеевич Кумарин, давний противникБилла Макмерфи. Офицер Григ обязана была сообщить об этом контакте. Ее тут жеотозвали домой, в Нью-Йорк.

Следующие два года она занималась рутинной кабинетнойработой. Ее ввели в группу аналитиков, которые пытались прогнозироватьполитическое будущее России.