* * *

Василиса уже не пыталась позвать на помощь. Звук мотора таяли вскоре совсем исчез. Катер проплыл мимо, вокруг опять ни души. Ни одногоживого движения и звука. Только упрямое потрескивание вспыхивающей древесины,дрожь языков пламени и черное ядовитое дыхание дыма. Сил хватило на то, чтобыприподнять голову, глотнуть воздуха и перевернуться на спину. Надо было встатьи идти, но так хотелось полежать еще немного, не двигаясь. Если закрыть глаза,можно представить, что лежишь не в злом горящем лесу, а дома, в своей комнате,на лохматом мягком коврике.

«Я посплю капельку, — сказала себе Василиса, как говориласовсем недавно, когда ночами готовилась к экзаменам, — я только на минутузакрою глаза, а потом встану, и вперед».

Дома, ночами, каждый раз получалось, что спала она долго иничего не успевала. Не помогали ни кофе, ни чай. От холодного душа знобило,несмотря на жару. Она садилась за стол, сжав ладонями виски, читала вслух главыиз учебников, зубрила английские «топики», но уставала шея, она опятьукладывалась пузом на коврик, с книжкой, и минут через тридцать шептала: «Япосплю капельку».

У нее была отличная память, мозги работали вполне живо.Многое она понимала и схватывала налету. Но невозможно за пару месяцев наверстатьто, на что требуется два года. В десятом и одиннадцатом классах Василисапрактически не училась. Она самоутверждалась. Мучительно решала для себявопрос: красивая она или нет. Положительный и отрицательный ответычередовались, как день и ночь.

Если посчитать, сколько времени за эти два года она провелаперед зеркалом, получится кошмарная цифра. Если к этой цифре прибавить ещеколичество часов, проведенных в кафе, в гостях, на улице, в ночных клубах,магазинах молодежной одежды и парфюмерии, то не останется практически ничего.Конечно, в школу она иногда ходила, сидела на уроках, но мысленно плавала встранных и мутных водах своих подростковых томлений.

Жила бы она в грязной холодной коммуналке сродителями-алкоголиками; родилась бы инвалидом или, на худой конец, сильно ибезответно влюбилась в какого-нибудь подонка, вероятно, было бы прощедоговориться с самой собой. У нее имелась бы уважительная причина длястраданий. Но уважительной причины не было, а страдать хотелось. Впрочем,иногда, наоборот, хотелось бурно радоваться, скакать и вопить во всю глотку.Тоже просто так, без всякой причины.

Василиса родилась здоровой девочкой, в чистенькойдвухкомнатной квартире в центре Москвы. Она была единственным ребенком.Родители очень ее любили, правда, пять лет назад они развелись, она осталась смамой, но с папой виделась часто, он успешно занимался бизнесом и старался,чтобы девочка ни в чем не нуждалась.

Влюбиться она не могла, ни в подонка, ни в кого-либо вообще.Напряженная внутренняя борьба с ветряными мельницами собственных комплексовсоздавала в ее душе такой грохот и такое пестрое мелькание, что других людейона практически не слышала и не видела.

В ящике ее письменного стола лежало круглое двустороннеезеркальце, одна его сторона была с пятикратным увеличением. Василиса моглачасами разглядывать свое лицо во всех подробностях, и подробности эти ееужасали, особенно когда она сравнивала собственную физиономию с гладкими,вылизанными компьютерным способом личиками журнальных моделей.

«Господи, ну почему я такая страшная? Зачем мне жить, если яуродина? Зачем учиться, поступать в институт?»

Она находила где-нибудь на подбородке едва заметный прыщик ис яростью набрасывалась на него. Через пятнадцать минут он превращался вбольшую, воспаленную гадость, с которой нельзя выйти на улицу и тем более идтив школу.

Если совсем нечего было расковырять на лице, агрессиясаморазрушения направлялась на килограммы веса. Василиса целеустремленноголодала, доводила себя до голодных обмороков. Но вдруг хотелось чего-нибудьвкусненького. Она украдкой от самой себя съедала булочку, шоколадку, мороженое,сначала немного, потом больше, и уже не могла остановиться. Килограммывозвращались на место. Впрочем, никто, кроме нее, этого не замечал, их быловсего полтора-два, не больше, этих килограммов.

Когда она плясала на ночных дискотеках, сидела на уроках илив кафе в компании друзей, невозможно было представить, сколько шума, визга исуеты происходит в ее душе. Тоненькая, ладная, большеглазая девочка, с густымитяжелыми волосами до пояса. Какие у нее могут быть комплексы?

«Правда, какие комплексы? Ну их к черту!» — говорила себеВасилиса, возвращаясь домой на рассвете после очередной безумной вечеринки,обещая себе, что перепишет, наконец, сочинение, исправит пару по физике. Вместес учебниками и тетрадями на столе само собой появлялось увеличительное зеркало.Все начиналось сначала. Устав от борьбы, лежа на коврике в своей комнате,Василиса виновато шептала: «Я посплю капельку».

Она засыпала крепко, видела счастливые детские сны ипросыпалась другим человеком. Умывшись, глядела в зеркало в ванной и вдругжутко себе нравилась, начинала громко петь, прыгать, танцевать. Вдохновеннонаряжалась, причесывалась, рвалась вон из дома, чтобы срочно кто-нибудь ее,такую красивую, увидел и оценил по достоинству.

Ценители всегда находились. Главным из них в последнее времябыл некто Герман, шикарный молодой человек, почти вдвое старше нее.

Когда Василиса училась в восьмом классе, он преподавал в еешколе физкультуру. Проработал всего год. Девочки сохли по нему, учительницыприходили в школу надушенные и накрашенные, со свежими парикмахерскимиукладками. Он был вкрадчиво любезен с учительницами и благоразумно не обращални на кого из учениц внимания. И все-таки Василиса могла поклясться, что ужетогда, в восьмом, он выделял ее, худющую, слегка дикую, из общей стаи вполнезрелых одноклассниц. Он чуть дольше, чем следовало, задерживал на ней взглядсвоих узких голубых глаз и, когда страховал ее при прыжке с брусьев или через«козла», обязательно ловил, прикасался сухими горячими лапами, хотя она отличнопрыгала и совершенно безопасно приземлялась.

Однажды он застал ее у зеркала в вестибюле. Вокруг никого небыло, шел третий урок, Василису отпустили домой, у нее поднялась температура.Физкультурник Герман Борисович внезапно возник у нее за спиной, и несколькосекунд они молча смотрели друг на друга в зеркале, а потом он тихо спросил:

— Нравишься себе?

— Естественно! — Василиса щелкнула заколкой и красивотряхнула волосами.

— Умница, — он склонился чуть ближе и, почти касаясь губамиее уха, прошептал: — Еще пара лет, и по тебе начнут сходить с ума мужики. Атетки при твоем появлении будут хвататься за своих мужей, как в рыночной толпехватаются за сумки и карманы, опасаясь воровства.

— Это вы к чему, Герман Борисович? — Василиса развернулась,так резко, что ее тяжелые длинные волосы хлестнули его по лицу.