огромная книга, и теперь Теодора Дорохова не сможет смотреть на меня свысока за то, что я читаю короткие книги.

Она улыбается — маленькой, сдержанной улыбкой, но первой, которую я вижу на ее лице.

Странная штука — ее улыбка. В ней есть свет, но нет тепла, как в холодном отблеске лунного света.

— О, — говорит она, — Я вообще-то…

Затем дверь в кабинет мистера Эмброуза открывается, и голос Теодоры угасает, как погасшее пламя свечи.

Вместе с ним угасает и улыбка.

Перед выходом мистера Эмброуза стоит мужчина. Мужчина, с которым приехала Теодора. Я могу только предположить, что это ее отец, хотя он совсем на нее не похож. Темные волосы, жесткие глаза и грубая, неприятная сила большого уродливого фабриканта.

Теодора смотрит на него, ее рот все еще открыт. В ее голубых глазах застыло выражение, которое я не могу ни прочесть, ни понять. Я бы предположил, что это страх, если бы мне не казалось столь неправдоподобным, что кто-то может так бояться собственного отца.

Мистер Эмброуз прощается с мужчиной, затем улыбается Теодоре. — Пока до свидания, Теодора. Увидимся первого сентября.

Она отвечает ему улыбкой, но это не совсем улыбка. В ней нет света, даже холодного отблеска лунного света. Она лишь тупо растягивает губы.

— Идем, — приказывает мужчина, не глядя на нее.

Он уходит. Теодора стоит. Ее пальцы скрючились на концах рукавов, крепко сжимая шерсть. Не говоря ни слова, она спешит за мужчиной.

— Приятно познакомиться, Теодора, — говорю я ей, когда она проходит мимо меня.

Она поворачивается и удивленно смотрит на меня. Ее глаза расширяются, но она ничего не говорит. Затем ее взгляд скользит по мне, и она исчезает за углом.

— Она очень умна, мистер Эмброуз?

Мистер Эмброуз поворачивается ко мне со странной улыбкой. — Очень умная, Закари. Так же умна, как и ты.

Я киваю, его слова подтверждают торжественность, которую я чувствую, ощущение того, что Теодора особенная.

— Этот человек — ее отец? — спрашиваю я.

Мистер Эмброуз медленно кивает, бросив последний взгляд на коридор. — Да, это он.

Он неожиданно улыбается.

— Когда она приедет в сентябре, я бы хотел, чтобы ты сделал так, чтобы она почувствовала себя желанной гостьей, Закари. Помоги ей освоиться, убедись, что с ней все в порядке, присмотри за ней. Ты сможешь это сделать?

— Конечно, сэр.

— Ты обещаешь?

— Клянусь, сэр.

Я произношу это как клятву — и чувствую себя как клятва.

Тяжесть его ложится на меня, как клинок на плечо рыцаря. Мистер Эмброуз только что возложил на меня священный долг — слишком важное задание, чтобы поручать его кому-то другому. Это обязанность и честь, от которой я никогда не откажусь и не подведу.

Глава 3

Мраморное яйцо

Теодора

Мой отец не говорит, пока мы не садимся в машину.

Мы сидим сзади, бок о бок, и все мое тело напряжено от волнения. Перегородка, отделяющая нас от водителя, закрыта, и мы оказываемся изолированными в унылой тишине машины. Двигатель едва слышно гудит, вокруг нас стоит низкий рокот, подчеркивающий тишину. За затемненными окнами пейзаж лишен красок, синева неба потускнела до тускло-серого цвета.

Я сижу и смотрю в окно, заставляя себя не ерзать. Отец сразу же заметит это — он воспримет это как признак слабости, как признак неполноценности.

— Знаешь, почему я отправляю тебя в Академию Спиркрест? — спрашивает он.

Его голос глубок и резок. Как и я, мой отец получил образование в Англии, но у него до сих пор густой северный русский акцент, который он приобрел, живя и работая в Санкт-Петербурге и Москве.

Я не отвечаю. Мой отец не задает вопросов, на которые хочет получить ответы. На уроках английского языка я узнал, что так называется риторический вопрос.

Вопросы отца, как и его присутствие, требуют от меня только молчаливого послушания.

— Я отправляю тебя туда, потому что хочу, чтобы ты получила самое лучшее образование. Я хочу, чтобы ты была умной, хорошо говорящей, утонченной. Ты моя дочь — ты носишь мое имя. Все, что видит мир, глядя на тебя, — это продолжение меня. Как мои машины или дома. Я покупаю свои машины у лучших производителей, а мои дома проектируют лучшие архитекторы. Это то же самое, что отправить тебя в лучшую школу.

Я уже знаю все это, — хочу сказать я ему. Я уже знаю, что должна быть лучшей, потому что ты обладаешь только лучшими.

Я не могу сказать этого, даже если бы хотела. Я сижу жестко и прямо, не более чем предмет на его стороне.

— А теперь позволь мне назвать тебе несколько причин, по которым я не могу отправить тебя в эту школу.

В его голосе звучит тьма, как тяжелые черные тучи перед тем, как гром раскалывает небо. Он делает паузу, потому что вот-вот дойдет до сути, которую хочет донести, и важно, чтобы я обратил на это внимание.

— Я отправляю тебя в эту школу не для того, чтобы ты выросла шлюхой.

Он выплевывает это слово так, словно в его устах это яд.

— Я отправляю тебя в эту школу не для того, чтобы ты сидела и красовалась перед мальчиками и мужчинами. Ты — Теодора Дорохова, и твоя репутация — моя. Я бы не хотел, чтобы обо мне говорили, что я шлюха, так же как и о вас. Ты знаешь, что такое шлюха?

Мой голос звучит так тяжело, что я не могу даже сглотнуть. Я загибаю пальцы вокруг рукавов кардигана, крепко держась за них, надеясь, что не задохнусь. В моих глазах горит огонь, словно я собираюсь заплакать, но я знаю, что не могу этого допустить.

Я уже навлекла на себя гнев отца — мои слезы лишь приведут его в ярость.

Я качаю головой, отказываясь.

— Шлюха — это женщина, которая отдается мужчинам. Есть много способов стать шлюхой, Теодора, но есть только один способ быть чистой. Ты не должна позволять мужчинам прикасаться к себе, ни в коем случае, пока не выйдешь замуж. Ты поняла?

На этот раз я киваю. Мой кивок говорит то, что я не могу сказать.

Да, папа, я понимаю.

Я должна быть именно такой, как ты говоришь.

Только так я смогу уберечься от твоего гнева.

Отец поворачивает голову и смотрит на меня. Я не хочу смотреть на него: встреча с его взглядом причиняет боль, как прикосновение к огню. Но если я этого не сделаю, его гнев усилится.

Поэтому я поднимаю на него глаза; я молюсь всем