— И вы не обратились в полицию?

— Вы только поймите меня правильно, майн герр, —уныло протянул Густав, — если бы речь шла об уголовных преступниках, я быни минуты не колебался. Но это же политические, мало того — анархисты…

— Они представились?

— Вот то-то и оно! Я регулярно читаю газеты, знаю, ктотакой Гравашоль, что из себя вообще представляют анархисты… Полиция, простите,тут бессильна. Анархисты убили когда-то нашу прекрасную императрицу…императрицу, майн герр! Уж если её не уберегли, чего стоит жизнь маленькогочеловечка вроде меня? Это страшные люди… У меня не было выхода…

«Скверно, — подумал Бестужев. — Помаленькускладывается положение, когда революционеров, террористов, боевиков обывателиначинают бояться больше, чем полицию. Добро бы только в России, но и в другихстранах то же самое давно отмечено не вчера и не сегодня. В гораздо более спокойныхи законопослушных странах. Скверно… Плохой признак».

— Они знали, где я живу, — продолжал Густавжалобно. — Знали мое семейство, знали даже, где я держу экипаж и лошадей…

— И вы стали регулярно докладывать обо всех моихпоездках?

— Я был вынужден… Их интересовали все адреса, покоторым вы ездили, все люди, с которыми вы встречались…

Другими словами, Гравашоль предельно упростил свою задачу.Сам он после неудачного визита к профессору наверняка никаких поисков уже непредпринимал, просто-напросто следил за конкурентами и в подходящий момент,когда гости из России праздновали победу, нанёс удар…

— Каким образом вы им передавали сведения?

— Всякий раз, когда вы меня отпускали на длительноевремя, я звонил по телефону. Номер семнадцать — тридцать пять. И всякий разговорил, как мне указали: «Фиакр в вашем распоряжении». Мне называли адрес, ятуда приезжал и ждал. Очень быстро кто-нибудь из них появлялся. Два раза этобыл мужчина. Четыре раза — девушка.

— Опишите их подробно, — распорядился Бестужев.

Девушку, как её описывал Густав, Бестужев, похоже, никогдапрежде не видел — по крайней мере, она не входила в число его здешних знакомых.Зато что касается мужчины… Тут всё было гораздо интереснее — и великолепносочеталось с его прошлыми предположениями…

— И дальше?

— Сегодня утром я позвонил, — сказалГустав. — Телефон не отвечал — так мне ответила барышня. Я пыталсятелефонировать ещё трижды — с тем же результатом…

«Ничего удивительного, — подумал Бестужев. —Телефон, ручаться можно, располагался на одной из снятых Гравашолем квартир —главарь анархистов слишком умён, хитёр и опытен, чтобы ограничитьсяединственной, их должно быть несколько… Теперь, заполучив желаемое, они снялисьс места, как вспугнутый урядником цыганский табор…»

— Как по-вашему, девица — немка? — спросилБестужев.

— Вряд ли. По-немецки она говорила совсем скверно, намприходилось объясняться на французском, я прилично знаю французский, в Вене, внашей профессии, знание языков помогает заработать… Вот по-французски онаговорит великолепно, такое у меня впечатление…

— Значит, в полицию вы не обращались… — задумчивопроизнёс Бестужев.

Не стоило и спрашивать, обращалась ли к самому Густавуполиция — наверняка нет, иначе он непременно упомянул бы, что всё уже рассказал«коллегам господина». Значит, Тарловски представления не имеет ни о ролиизвозчика в событиях, ни о самом извозчике — следовательно, с этой стороныБестужеву ничто не грозит, можно ещё какое-то время оставаться НевидимымЧеловеком…

— Майн герр… — робко спросил Густав. — Чтотеперь со мной будет? Поймите, я в этой истории не более чем жертва… Меняпринудили, угрожая смертью…

— Я попытаюсь что-нибудь для вас сделать, — сказалБестужев. — При одном-единственном, но важном условии: вы будете молчать иобо всём с вами происшедшем, и о нашем разговоре. Даже если к вам придут моиколлеги. Я руковожу этим делом, я и должен его закончить. Понятно? Ничего небыло. Вы ничего не знаете, с вами ничего этого не произошло… О случившемся выбудете разговаривать только со мной. Иначе…

— Я понимаю! Понимаю! — заверил Густав с большимвоодушевлением. — Только с вами… Как вы думаете, они вернутся?

— Не думаю, — сказал Бестужев чистую правду.

Он действительно так считал, конечно, с точки зренияособенного цинизма, следовало бы устранить Густава как неприятного свидетеля —но если бы Гравашоль всегда так поступал, то его путь был бы отмечен вовсе ужневообразимым количеством покойников. Это уголовные порой тщательно заботятся озаметании следов, в том числе и посредством ножа или пули, а Гравашолю, вобщем, нечего терять — будучи изловлен, он ответит перед судом за стольмногочисленные прегрешения перед законом, что отсутствие или, наоборот, наличиеодного лишнего трупа на его участь нисколечко не повлияет…

Чуточку приободрившись, Густав произнёс уже почти спокойно:

— Разумеется, я готов свидетельствовать на суде… еслитолько их арестуют всех…

— Помолчите, — хмуро сказал Бестужев.

Он был мрачен как туча. Перед глазами вставали лица,вспоминались имена. Ротмистр Булаев, поручик Чорбаджиоглу, Николай Лагадер,Аветисов, Струмилин, Сёма Акимов, Пантелей Жарков, подпоручик Доливо-Дольский,Иван Карлович Лемке… Он поймал себя на том, что наверняка помнит не всех, с кемработал и кто был убит при исполнении. Подозревал только, что этот скорбныйсписок будет расти.

— Что вы теперь прикажете, майн герр? — осторожнопоинтересовался Густав.

Бестужев очнулся. Сказал приказным тоном:

— Возвращаемся в Вену. Высадите меня на Рингштрассе.Неподалёку от Новой ратуши. И хорошенько запомните, о чём мы говорили…

На протяжении примерно четырёх длинных кварталов Бестужевследовал за полковником на значительном отдалении, трижды переходил на другуюсторону улицы — пока, наконец, не убедился твёрдо, что слежки за Васильевымнет. Тогда он стал подтягиваться к старшему по званию коллеге, оказался в концеконцов почти рядом. Полковник же всё это время шагал неторопливо и спокойно,Бестужев ни разу не заметил с его стороны попыток провериться. На его взгляд,это уже попахивало излишней беспечностью — не исключено, что господинполковник, в силу своего положения надёжно прикрытый дипломатическим статусом,за несколько лет пребывания в Вене, называя вещи своими именами, заплыл жирком.Что ж, ему выпало исключительно руководить, действуют всегда другие.

Этот человек, значительно старше пятидесяти, грузноватый, средкими ниточками седины в густых усах, более всего напоминал скучного,ординарного парижского рантье — хотя внешность в данном случае и обманчива, ноБестужев начал подозревать, что полковник, как это частенько с людьмислучается, со временем сросся со своей личиной настолько, что она незаметностала частью характера. Хоть бы раз сделал попытку определить, нет ли за нимнаблюдения…