На банкете Гош отвел душу — каждого взглядомобшарил. Иным дамам был вынужден в самое декольте носом тыкаться. Висит тамчто-то в ложбинке на золотой цепке — то ли кит, то ли просто кулон. Как непроверить?

Все пили шампанское, угощались всякимивкусностями с серебряных подносов, танцевали, а Гош работал: вычеркивал изсписка тех, у кого значок на месте. Больше всего мороки было с мужчинами.Многие, стервецы, прицепили кита к цепочке от часов, да и сунули в жилетныйкарман. Комиссару пришлось одиннадцать раз поинтересоваться, который нынче час.

Неожиданность номер три: у всех офицеров значкибыли на месте, но зато безэмблемных пассажиров обнаружилось целых четверо,притом двое женского пола! Удар, раскроивший череп лорда Литтлби, словноскорлупу ореха, был такой мощи, что нанести его мог только мужчина, и не простомужчина, а изрядный силач. С другой стороны, комиссару как опытнейшемуспециалисту по уголовным делам было отлично известно, что в состоянии аффекталибо истерического возбуждения самая слабая дамочка способна совершать истинныечудеса. Да что далеко за примерами ходить. В прошлом году модистка из Нейи,сущая пигалица, выкинула из окна, с четвертого этажа, неверного любовника —упитанного рантье вдвое толще и в полтора раза выше ее самой. Так что женщин,оказавшихся без значка, исключать из числа подозреваемых не следовало. Хотя гдеэто видано, чтобы женщина, да еще дама из общества, умела с такой сноровкойделать уколы…

Так или иначе, расследование на борту«Левиафана» обещало затянуться, и комиссар проявил свою всегдашнююобстоятельность. Капитан Джосайя Клифф единственный из офицеров парохода былпосвящен в тайну следствия и имел инструкцию от руководства компании оказыватьфранцузскому блюстителю закона всяческое содействие. Гош воспользовался этойпривилегией самым бесцеремонным образом: потребовал, чтобы все интересующие егоперсоны были приписаны к одному и тому же салону.

Тут необходимо пояснить, что из соображенийприватности и уюта (в рекламе парохода говорилось: «Вы ощутите себя в атмосфередоброй старой английской усадьбы») особы, путешествующие первым классом, должныбыли столоваться не в огромном обеденном зале вместе с шестьюстами носителямидемократичных серебряных китов, а были расписаны по комфортабельным «салонам»,каждый из которых носил собственное название и имел вид великосветскойгостиной: хрустальные светильники, мореный дуб и красное дерево, бархатныестулья, ослепительное столовое серебро, напудренные официанты и расторопныестюарды. Комиссар Гош облюбовал для своих целей салон «Виндзор», расположенныйна верхней палубе, прямо в носовой части: три стены из сплошных окон,превосходный обзор, даже в пасмурный день можно не зажигать ламп. Бархат здесьбыл золотисто-коричневого оттенка, а на льняных салфетках красовалсявиндзорский герб.

Вокруг овального стола с прикрученными к полуножками (это на случай сильной качки) стояло десять стульев с высокими резнымиспинками, украшенными всякими готическими финтифлюшками. Комиссару понравилось,что все будут сидеть за одним столом, и он велел стюарду расставить таблички сименами не просто так, а со стратегическим смыслом: четверых безэмблемныхпристроил аккурат напротив себя, чтобы глаз с них, голубчиков, не спускать.Усадить во главу стола самого капитана, как планировал Гош, не получилось.Мистер Джосайя Клифф не пожелал (по его собственному выражению) «участвовать вэтом балагане» и обосновался в салоне «Йорк», где столовались новый вице-корольИндии с супругой и двое генералов Индийской армии. «Йорк» располагался впрестижной кормовой части, на максимальном удалений от зачумленного «Виндзора»,где воцарился первый помощник Шарль Ренье. Он сразу пришелся комиссару не подуше: лицо загорелое, обожженное ветрами, а говорит сладенько, черные волосыблестят от бриллиантина, усишки нафабрены в две закорючки. Шут гороховый, а неморяк.

За двенадцать дней, миновавшие с момента отплытия,комиссар успел хорошенько приглядеться к соседям по салону, обучился светскимманерам (то есть не курить во время трапезы и не собирать подливу коркойхлеба), более или менее усвоил сложную географию плавучего города, притерпелсяк качке — а к цели так и не приблизился.

Ситуация была такая.

Поначалу первым по степени подозрительностичислился сэр Реджинальд Милфорд-Стоукс. Тощий, рыжий, с растрепаннымибакенбардами. На вид лет двадцать восемь — тридцать. Ведет себя странно: тотаращит зеленые глазищи куда-то вдаль и на вопросы не отвечает, то вдругоживится и понесет ни к селу ни к городу про остров Таити, про коралловые рифы,про изумрудные лагуны и хижины с крышами из пальмовых листьев. Явный психопат.Зачем баронету, отпрыску богатого семейства, ехать на край света, в какую-тоОкеанию? Чего он там не видал? Вопрос об отсутствующем значке — между прочим,заданный дважды — чертов аристократ проигнорировал. Смотрел сквозь комиссара, аесли и взглянет, то словно на муху какую. Сноб поганый. Еще в Гавре (стояличетыре часа) Гош сбегал на телеграф, отбил запрос в Скотланд-Ярд: мол, что заМилфорд-Стоукс такой, не замечен ли в буйстве, не баловался ли изучениеммедицины. Ответ пришел перед самым отплытием. Оказалось, ничего интересного, даи странности объяснились. Но золотого кита у него все-таки нет, а значит, изсписка клиентов рыжего вычеркивать рано.

Второй — мсье Гинтаро Аоно, «японскийдворянин» (так написано в пассажирском регистре). Азиат как азиат: невысокий,сухонький, не поймешь какого возраста, с жидкими усиками, колючие глазки вщелочку. За столом в основном помалкивает. На вопрос о занятиях, смутившись,пробормотал: «офицер императорской армии». На вопрос о значке смутился ещебольше, обжег комиссара ненавидящим взглядом и, извинившись, выскочил за дверь.Даже суп не доел. Подозрительно? Еще бы! Вообще же дикарь дикарем. В салонеобмахивается ярким бумажным веером, будто педераст из развеселых притонов за рюРиволи. По палубе разгуливает в деревянных шлепанцах, хлопчатом халате и вовсебез панталонов. Гюстав Гош, конечно, за свободу, равенство и братство, новсе-таки не следовало такую макаку в первый класс пускать.

Теперь женщины.

Мадам Рената Клебер. Молоденькая. Пожалуй,едва за двадцать. Жена швейцарского банковского служащего. Едет к мужу вКалькутту. Красавицей не назовешь — остроносенькая, подвижная, говорливая. Спервой же минуты знакомства сообщила о своей беременности. Этому обстоятельствуподчинены все ее мысли и чувства. Мила, непосредственна, но совершеннонесносна. За двенадцать дней успела досмерти надоесть комиссару болтовней освоем драгоценном здоровье, вышиванием чепчиков и прочей подобной ерундой.Настоящий живот на ножках, хотя срок беременности пока небольшой, и собственноживот только-только обозначился. Разумеется, Гош улучил момент и спросил, гдеэмблема. Швейцарка захлопала ясными глазенками, пожаловалась, что вечно всетеряет. Что ж, это очень даже могло быть. К Ренате Клебер комиссар относился сосмесью раздражения и покровительственности, всерьез же за клиентку не держал.