у подъезда встретят.

Я получил призовое, третье,

Среди таких же, как я, ослов.

Мой эгоизм довольно плоский,

Сам бы с собой поступил по-скотски…

Где-то в Америке умер Бродский,

А я здесь нахально пишу его слогом.

Дело, конечно, не в плагиате,

Смысла больше в совковой лопате

Или в «душевнобольной» палате.

Пусть я – горшок, обожженный Богом.

Всё же философы были правы:

Вроде бы и времена, и нравы,

Но сладкозвучное слово «халява»

Косит под корень и правду и веру.

И вот чтобы было «и ныне, и присно»,

Чтоб окончательно не прокиснуть

Может быть, даже в петле повиснуть…

В общем, я принимаю меры!

Нет, не прослыть больным девиантом

Или пустоголовым франтом,

Но даже жить по заветам Канта

Не согласился бы в силу пороков.

Эгоистичные леность и трусость

Держат, не позволяют гнусно

Таскать вериги легко, как бусы

И быть в отечестве славным пророком.

Буду существовать обычно,

Делая вид, что мне так привычно,

В каждую дырку не лезть публично.

В целом, выглядеть как простак.

Буду тихо сидеть, не взвою,

Мягко лелеять свою паранойю,

Может быть выйду, в итоге, героем,

И, может быть, «подожгу рейхстаг»…

Но вся эта чушь весьма условна,

Не стоит её понимать дословно,

Я просто упрямец под знаком Овна

И кто его знает, что мне взбредёт.

Хочу – хохочу, захочу – рыдаю,

Когда замёрзну, когда растаю

И так незаметно вливаюсь в стаю.

О, боже, какой же я идиот!..

Ночь. На часах два двадцать восемь

Знобит. За окошком всё ещё осень

Со мною рядом лишь друг Иосиф

И тот упокоился в книжных страницах.

Хотел бы поспать, только сна уж нету.

Ну что ж… не кровати, так табурету.

В темноте, у окна дожидаюсь рассвета,

Чтоб видеть, как улетают птицы.

«На улицах погасили свет…»

На улицах погасили свет,

И движутся призраки редких машин.

На лицах последних прохожих снег,

Похожий на пыль постаревших картин.

Дорожно-ремонтных раскопок рвы,

Как будто могилы на чёрный день.

Прилег бы на мокрое дно, увы,

Мешают скелеты заборов. Как тень

Вхожу в триумфальные арки дворов,

Но, вместо конфетного вкуса побед

И славы розовых лепестков,

Спиною чую плевки и бред.

Здесь проникаю в знакомый подъезд,

И не считаю квартиру клеткой.

Она – одно из любимых мест

И снова… ночь, тишина, таблетка.

Под утро сдался, печальный сон

Накрыл меня каменным одеялом.

Где-то тревожно звонил телефон,

Где-то по трубам вода бежала.

Где-то… но там меня уже нет.

Я испарился до горных вершин.

А на улицах тихо гасили свет,

И двигались призраки первых машин.

«Был человек и нет человека…»

Был человек и нет человека,

Был бы псом и не стало бы пса.

Бог – Айболит, а душа – калека

И вера как аспирин "Упса".

Легче стало? Да нет, не стало.

Стало хуже? Да вроде, нет.

Вроде и целого мира мало,

А вроде бы не хватает котлет.

Жил, как хотел, значит правильно жил и

Не перегнул с перестройкою мира.

Изо всех сил не вытягивал жилы,

Не был занюханным псевдо-кумиром.

Спрятав себя за седьмую печать,

Думал о мире нелестные вещи

И в пустоту всё пытался кричать,

Только на горле сжимались клещи.

Всё остальное в неком разбросе,

Сил не хватает собрать этот “пазл”.

Думаю даже никто не попросит

Поведать об этом печальный рассказ.

Что ж, успокоюсь, не так и хотелось,

Камнем возлягу к фундаменту здания,

И презирая телесную смертность,

Выключу разум, включу подсознание.

«Ночная лира снова не пришла…»

Ночная лира снова не пришла

Я ждал всю ночь и ждать осточертело

И мысли, словно "Красная стрела"

Несутся прочь. У мысли нет предела.

Внутри противный, давящий комок,

Дыхание со свистом рвётся выйти.

Вода в стакане. Яростный глоток.

И сердце бьётся с небывалой прытью.

Я подошёл к окошку, закурил.

По улице шагал один прохожий.

Остановился вдруг, заговорил

Со мной. Я еле удержался. Боже!

На нём одежда в точности моя,

Манера разговора идентична!

Я понял: это безусловно Я.

Ну что ж, слетел с катушек – и отлично.

Но Я мне вдруг сказал, что Я – дурак.

Я с гордостью ответствовал молчаньем.

А Я, помедлив, отошёл во мрак,

Прочь зашагал, ссутулившись печально.

Я отвернулся. Лиры нет и нет —

Ещё денёк мне вычеркнуть придётся.

Тут засиял очередной рассвет,

С таким прекрасно-ненавистным солнцем.

Я не виню ни музу, ни себя.

Так вышло, видно фатум того хочет.

Мне двери "с добрым утром" проскрипят,

А я отвечу им "спокойной ночи".

«Ночь, запах портвейна…»

Ночь, запах портвейна,

И я в труселях семейных.

Завешены ламбрекены

На окнах в доме у Лены.

Лена и я не спим,

Лена мне чешет спину,

Ловит меня на крючок,

А где-то сверчит сверчок.

Слабо свечатся свечи,

Лена мне чешет плечи.

Мысли парят налегке,

У Лены дырка в пупке.

Я к ней навеки приставлен,

В доме забиты ставни.

Мы уже долго вместе,

Ей триста лет, мне двести.

И всё это время, увы,

Лена и я мертвы.

«Где нет любви, летают мотыльки…»

Где нет любви, летают мотыльки.

И воля отдана кровавым розгам.

А мне бы въехать, затупив клыки,

В профилакторий для