болезней мозга.

Мы любим мниться неизвестно кем.

О, Боже, нет! Опять транквилизатор.

Да будь ты проклят и сгори совсем,

Взрастивший нас комфортный инкубатор!

Мел на лице заметен в темноте,

Гладь зеркала не льстит изображенью.

Но лишь, в святой увязнув простоте,

Мы не потерпим больше пораженья.

А кровь любви похожа на вино,

Я пил её, когда тебя не стало.

Но мне к тебе хотелось всё равно,

Ведь лишь тогда мне мира было мало.

Но нет тебя – я вою при луне.

И чувствую, что не дождусь рассвета.

Мы – просто сон. Мы навсегда во сне.

И мира нет, и нас с тобою нету.

«Дождь бесноватый скребётся в окошки…»

Дождь бесноватый скребётся в окошки,

От ветра спасения нет.

Мыслей безумные чёрные мошки

Стремятся пробраться на свет.

Пространство сжималось тоскливо и жутко —

Коварный Дамоклов меч.

А время сыграло со мной злую шутку

И начало медленней течь.

Так получилось, что выпали зубы —

Я стал не опасен судьбе.

Музыка липнет к словесному трупу,

Закончив по кругу бег.

Дым сигареты размоет, покажет

Картинку в мути стекла.

Может быть в зеркале правда? Не важно,

Я не смотрюсь в зеркала.

Кроваво-красный сигнал светофора —

Запрет на движенье вперёд.

И многоэтажек бетонная свора

Сомкнула вокруг хоровод.

Отсутствуя в теле своём до утра,

Пытаюсь прорваться в астралы.

Мы вольные птицы. Пора, брат, пора…

Упасть и разбиться о скалы.

И берег не манит ни свой, ни чужой

Своей глубиной и глубинкой.

Я просто дрейфую на рыбе большой

Пустой чужеродной икринкой.

В итоге, карабкаюсь в гору, смеясь,

Не зная что это такое.

И вот, на вершине, измазанный в грязь

Прошу у Вселенной покоя.

Крик в тишину и никто не ответил.

Напрасно горланила пасть.

Теперь можно плакать, ссылаясь на ветер,

А можно и вовсе пропасть.

«Семь. Камень. Огонь…»

Семь. Камень. Огонь.

Рыбы плывут иначе.

Солнца кровавый конь

Вдоль горизонта скачет.

Под оболочкой век

Радуга тихо тает.

В зеркале красный смех,

Внутри копошится стая.

Камень. Огонь. Семь.

Ветер гудит в постелях.

Губы дрожат. Ем

Снег, принесённый метелью.

В голову вбил грусть.

В ладонях дрожит сердце.

Луна холодна. Пусть

Заходит ко мне греться.

В бокале гранатовый сок,

Огненный лёд искрится.

Луна – голубой цветок.

Ей, как и мне, не спится.

Дым и тяжелый вздох.

Книга. Страницы. Буквы.

Время – болотный мох,

Годы – ягоды клюквы.

Чувствуешь кислый вкус,

Проглотишь – осталась горечь.

Доешь – кузовок пуст.

О чём, по итогу, спорить?

Рыбы плывут на свет.

Пару гудков коротких.

Первой любви след

В каждом стакане водки.

Что хорошо всем,

Связано лишь с обманом.

Утро. Часы. Семь.

Ангелы встанут рано.

«Канонада прошла. Месяц бледен, как сыр…»

Канонада прошла. Месяц бледен, как сыр.

И опять увлечен вереницею

Серых будней, опутавших внутренний мир,

Словно нити, сплетённые спицами.

Почитал, поразмыслил. Но больше без дел,

Был охвачен проклятою леностью.

На остатки невыпитой водки глядел

С отвращеньем сомнительной трезвости.

Я созвучен теперь с миллиардом людей,

Моё горе – боязнь грядущего.

В сердце жалость к себе, словно рыба в воде

Разгулялась, наевшись насущного.

Я, быть может, решил по простому пути

Зашагать без борьбы и без тактики.

Я решил не искать там, где можно найти —

Вот удобнейший жизненный практикум.

Почему? Невдомёк. Или просто боюсь

Каждый день признаваться в ужаснейшем:

Что кретин, самодур, что ленивец и трус

И не коркой являюсь, а мякишем.

Горделиво надеюсь признанье снискать,

Ни единой не вздрогнув конечностью.

Одеяло, подушка. Зарыться и спать,

Только снами беседуя с вечностью.

Сколько раз я уже на себя напенял,

Чистый лист перепорчен до чёрта.

И опять мои перья уходят в пенал

И с опаскою строчки затёрты.

А с другой стороны, может всё хорошо?

Вроде, сам себе царь – соглядатай.

Что за радость: любить свой бетонный мешок,

Даже если обложенный ватой?

Растекается снег, расплавляется лёд,

Соль на ранах в елей превращается,

Горечь сладкою стала, как липовый мёд,

А вокруг карнавалы и танцы.

Приступ снова прошёл. Месяц съеден как сыр.

Меланхолии возданы почести.

Ну а если пока не протёрся до дыр,

Значит дальше – и нужно, и хочется.

«Люди едут на работу…»

(Н)

Люди едут на работу

В понедельник и в субботу.

Катят в стареньких трамваях

По продавленным путям.

У людей дела большие.

Наплевать: свои, чужие.

Люди в каждое говнище

Любят клювом угодить.

Люди едут на работу

По асфальту и болоту

И, погосты проезжая,

Отворачивают взгляд.

Сталевары, поварихи,

Грузчики, ткачи, портнихи.

Мы ведь ещё с детства знали:

Все профессии нужны.

Тянутся сырые будни,

Люди едут словно студни

В блюдах ржавого металла

И о жизни говорят.

Ходят по нетвёрдой тверди

С каждым днём чуть ближе к смерти.

И надеятся, что завтра

Будет лучше, чем вчера.

И у них родятся дети,

Будут знать проблемы эти,

Будут думать как бы лучше

Будущее обосрать.

От того ли я печален,

Бесконечно безначален.

От того ли, что в трамвае

На работу еду сам?

«С