Когда я возвратился из отпуска, мы все еще стояли в том жегороде. В окрестностях было теперь гораздо больше артиллерии, и уже наступилавесна. Поля были зеленые, и на лозах были маленькие зеленые побеги; на деревьяху дороги появились маленькие листочки, и с моря тянул ветерок. Я увидел город, ихолм, и старый замок на уступе холма, а дальше горы, бурые горы, чуть тронутыезеленью на склонах. В городке стало больше орудий, открылось несколько новыхгоспиталей, на улицах встречались англичане, иногда англичанки, и от обстрелапострадало еще несколько домов. Было тепло, пахло весной, и я прошел пообсаженной деревьями улице, теплой от солнца, лучи которого падали на стену, иувидел, что мы занимаем все тот же дом и что ничего как будто не изменилось заэто время. Дверь была открыта, на скамейке у стены сидел на солнце солдат,санитарная машина ожидала у бокового входа, а за дверьми меня встретил запахкаменных полов и больницы. Ничего не изменилось, только теперь была весна. Язаглянул в дверь большой комнаты и увидел, что майор сидит за столом, окно раскрытои солнце светит в комнату. Он не видел меня, и я не знал, явиться ли мне срапортом или сначала пойти наверх и почиститься. Я решил пойти наверх.

Комната, которую я делил с лейтенантом Ринальди, выходила водвор. Окно было распахнуто, моя кровать была застлана одеялом, и на стеневисели мои вещи, противогаз в продолговатом жестяном футляре, стальная каска натом же крючке. В ногах кровати стоял мой сундучок, а на сундучке мои зимниесапоги, блестевшие от жира. Моя винтовка австрийского образца с восьмиграннымвороненым стволом и удобным, красивым, темного ореха прикладом висела междупостелями. Я вспомнил, что телескопический прицел к ней заперт в сундучке.Ринальди, лейтенант, лежал на второй кровати и спал. Он проснулся, услышав моишаги, и поднял голову с подушки.

— Ciao! — сказал он. — Ну, как провели время?["Ciao!" — итальянское приветствие]

— Превосходно.

Мы пожали друг другу руки, а потом он обнял меня за шею ипоцеловал.

— Уф! — сказал я.

— Вы грязный, — сказал он. — Вам нужно умыться. Где вы были,что делали? Выкладывайте все сразу.

— Я был везде. В Милане, Флоренции, Риме, Неаполе,Вилла-Сан-Джованни, Мессине, Таормине…

— Прямо железнодорожный справочник. Ну, а интересныеприключения были?

— Да.

— Где?

— Milano, Firenze, Roma, Napoli…

— Хватит. Скажите, какое было самое лучшее?

— В Милане.

— Потому что это было первое. Где вы ее встретили? В «Кова»?Куда вы пошли? Как все было? Выкладывайте сразу. Оставались на ночь?

— Да.

— Подумаешь. Теперь и у нас здесь замечательные девочки.Новенькие, первый раз на фронте.

— Да ну?

— Не верите? Вот пойдем сегодня, увидите сами. А в городепоявились хорошенькие молодые англичанки. Я теперь влюблен в мисс Баркли. Я васпознакомлю. Я, вероятно, женюсь на мисс Баркли.

— Мне нужно умыться и явиться с рапортом. А что, работытеперь нет?

— После вашего отъезда мы только и знаем, что отмороженныеконечности, желтуху, триппер, умышленное членовредительство, воспаление легких,твердые и мягкие шанкры. Раз в неделю кого-нибудь пришибает осколком скалы.Есть несколько настоящих раненых. С будущей недели война опять начнется. Тоесть, вероятно, опять начнется. Так говорят. Как, по-вашему, стоит мне женитьсяна мисс Баркли, — разумеется, после войны?

— Безусловно, — сказал я и налил полный таз воды.

— Вечером вы мне все расскажете, — сказал Ринальди. — Асейчас я должен еще поспать, чтобы явиться к мисс Баркли свежим и красивым.

Я снял френч и рубашку и умылся холодной водой из таза.Растираясь полотенцем, я глядел по сторонам, и в окно, и на Ринальди, лежавшегона постели с закрытыми глазами. Он был красив, одних лет со мной, родом изАмальфи. Он любил свою работу хирурга, и мы были большими друзьями.Почувствовав мой взгляд, он открыл глаза.

— У вас деньги есть?

— Есть.

— Одолжите мне пятьдесят лир.

Я вытер руки и достал бумажник из внутреннего карманафренча, висевшего на стене. Ринальди взял бумажку, сложил ее, не вставая спостели, и сунул в карман брюк. Он улыбнулся.

— Мне нужно произвести на мисс Баркли впечатление человекасо средствами. Вы мой добрый, верный друг и финансовый покровитель.

— Ну вас к черту, — сказал я.

Вечером в офицерской столовой я сидел рядом со священником,и его очень огорчило и неожиданно обидело, что я не поехал в Абруццы. Он писалобо мне отцу, и к моему приезду готовились. Я сам жалел об этом не меньше, чемон, и мне было непонятно, почему я не поехал. Мне очень хотелось поехать, и япопытался объяснить, как тут одно цеплялось за другое, и в конце концов он поняли поверил, что мне действительно хотелось поехать, и все почти уладилось. Явыпил много вина, а потом кофе со стрега и, хмелея, рассуждал о том, как этовыходит, что человеку не удается сделать то, что хочется; никогда не удается.