Итак, мы явились в дом этих русских. Князя, помнится мне,звали Серджио – по-русски Сергей; его княгиню – Катарина: если не ошибаюсь, этоимя по-русски звучит совершенно так же. Я назвался именем злополучного доктора,повитуха тоже что-то такое выдумала, уж и не помню… Только очутившись у постелибеспомощной женщины, я сообразил, какую ужасную авантюру затеял! По счастью,моя сообщница отменно знала свое ремесло, и через бессчетное, казалось мне,количество мгновений благополучно приняла младенца, которого я жадно схватил всвои объятия и устремился к окну, под которым ждала гондола. Я ожидал, чтоповитуха поспешит за мной, но она замешкалась, мол, нужно извлечь послед, чтобыкнягиня не умерла от заражения крови, – и вдруг воскликнула: «Санта Мадонна!Это не послед, это головка второго ребенка!»

О Мадонна! Какое облегчение снизошло на мою душу! Судвоенной нежностью прижал я к сердцу новорожденное дитя. Значит, я никого необездолил своей кражей!

Повитуха была особа весьма сообразительная и мгновенносмекнула, что теперь можно изобразить дело так, будто у княгини родилась недвойня, а всего лишь один ребенок. Не будет ни преследования, ни угрызенийсовести – она получит солидное вознаграждение от князя да еще сдерет с меняувесистый кошель золота!

Итак, мы условились о встрече завтра, когда я расплачусь сней, и она осталась принимать второе дитя, в то время как я с ловкостью циркачавыбрался из окна, не отнимая от сердца свою добычу.

В мановение ока гондола доставила меня домой. Я ворвался вспальню, положил дитя возле Бьянки. Чудная, белокожая девочка – я только сейчастолком разглядел ее – приоткрыла свой хорошенький розовый ротик и издала… нет,не крик, а нежный, мелодичный зов. И, словно услышав пение ангельских труб, моядорогая Бьянка приподняла отяжелевшие ресницы, с восторгом взглянула на ребенкаи прошептала: «Лючия! Жизнь моя, Лючия!» Это были ее последние слова, и мне,который не переставал с тех пор оплакивать ее, оставалось утешаться тем, чтоона умерла счастливой.

Нескоро я очнулся от приступа безумного горя – жалобный плачмладенца заставил меня вернуться к жизни. Ты вернула меня к жизни, Лючия, тыстала моим счастьем! А я… боюсь, я не принес тебе счастья. Я так и не смогоправиться после смерти Бьянки. Сейчас мне кажется, что с тех пор я совершилвсего два разумных поступка: сначала взял у повитухи нечто вроде еечистосердечного признания о случившемся, свидетельские показания твоегопроисхождения. Уже тогда, 18 лет назад, я не сомневался, что нельзя бытьуверенным в однообразии своей судьбы, – теперь и ты убеждаешься в истинностиэтих слов. Кстати, старуху я тотчас после этого сунул головой в канал: она недала бы мне покоя, шантажировала бы меня, разорила бы, в конце концов… впрочем,я и так разорен. А второй поступок, которым я горжусь, это то, что я нашел длятебя учителя русского языка. Ты считала, что я просто забочусь оразносторонности твоего образования, настаивая, чтобы ты говорилапо-французски, как француженка, по-немецки, как немка, по-английски, какангличанка, по-русски… надо надеяться, ты говоришь на своем родном языкедостаточно хорошо, чтобы ощутить себя вполне своей среди своих в России, куда ясамым настоятельным образом советую тебе отправиться как можно скорее.Немедленно!

В жизни я натворил немало глупостей, многим причинил беды. Иты, повторяю, моя первая – и наиболее настрадавшаяся жертва. Я – дурное,испорченное, развращенное существо. Одно общение со мной – человеком, которыйбольше всего на свете, даже больше светлой памяти Бьянки, даже больше тебя,Лючия, любил свои пороки и деньги, на которые всячески можно потворствоватьэтим порокам, – самое общение со мной, самый воздух, который я выдыхал, увы,заразили тебя! Если бы не я… какая чистая, счастливая, безмятежная, богатаяжизнь ждала бы тебя в далекой, сказочной России! Отец твой, князь Казаринофф(подлинный князь, заметь себе, не то что я, самозванец, авантюрист!), – один избогатейших людей страны. Ты составила бы блестящую партию с достойным человеком,а я… я сделал тебя охотницей за мужчинами, игралищем нечистых страстей. И заэто мне нет прощения. Я и просить-то его не смею…

Не знаю, чья месть настигнет меня. Много, ох как много их,жаждущих моей крови! Может быть, сын того проклятого докторишки, который несмог вылечить Бьянку, наконец-то разгадал тайну смерти своего отца. Может быть,удар нанес тот юнец, раненный на дуэли, которого десять лет назад принесли вмой дом, и я выхаживал его со всей искренней заботливостью; правда, в его карманея отыскал несколько чрезвычайно любопытных писем, компрометирующих одну избогатейших римских фамилий, – и продал вычитанные в них сведения за хорошиеденьги, на которые мы долго жили безбедно, пока им не пришел конец, как онприходит всему в мире. А может быть, на меня напал возмущенный отец, чью дочь ясоблазнил и покинул… имя им легион, этим девицам, гревшим мою постель, и ихобесчещенным папашам. Но скорее всего меня прикончит какой-нибудь неудачник,которого я пустил по миру за карточным столом в «Ридотто», – их ведь тоже былонемало, уходивших от меня с пустыми карманами и рухнувшими надеждами! А можетбыть, это вовсе неизвестный мне мститель придет – и сунет меня головой в чернуюводу или пырнет ножом во мраке уличного колодца, куда никакой светлый лучик неможет прорваться сквозь обложившие его отовсюду гранитные толстые стены!

Да все это неважно. Важно другое! Я оставляю тебе внаследство ненависть пострадавших от меня людей. Она уничтожила меня – онаможет пасть и на тебя.

Как говорили в старину, рroximus ardet ucalegon [11]! Но, сдругой стороны, fortes fortuna adjuvat [12].

Поверь, Лючия: если такое лживое, испорченное, распутное,алчное порождение мрака, как я, способно было любить, оно любило только двухженщин в мире: Бьянку – и тебя. Бьянка давно в раю, мне с нею не свидеться и загробом, а тебя я заклинаю моей отеческой любовью или тем невнятным чувством,которое я так называю: оставь этот город разврата, роскоши и смерти. ПокиньВенецию, и как можно скорее. Отправляйся в Россию! Там же, где ты нашла письмо,ты найдешь остатки моих сбережений. Тебе этого хватит на дорогу. Поезжай, найдисемью Казаринофф, заяви о своих наследственных правах. Будь счастлива, будьудачлива, будь отважна!

Прощай, моя радость.

Tвой не-отец не-князь не-Бартоломео не-Фессалоне. Да храняттебя бог и Пресвятая Дева – и моя любовь. Прощай!»

Казалось, минула вечность, прежде чем Лючия пришла в себя иосознала, где находится.

Что-то назойливо шуршало над ее ухом, и она с трудом смоглапонять, что это Маттео шепчет, напоминая о наказе отца: поскорее оставитьВенецию.