Это был голос Лоренцо. Ах, как это мило, как чудно! Сталобыть, так желал поскорее ее увидать, что не смог дождаться условного часасвидания и явился на три часа раньше срока. Разумеется, никто из галантныхcavalieri не мог решиться на такую вольность. Это изобличало несдержанный нрав,неизысканные чувства, это свидетельствовало о невоспитанности Лоренцо… в той жемере, как о его пылкости. Да плевать хотела Лючия на все правила хорошего илидурного тона! Да, он застал ее неодетой, ненакрашенной, неубранной,непричесанной, но какая же в том беда? С таким необыкновенным человеком, какЛоренцо, Лючия добилась бы очень немногого, бродя по привычным, приличнымтропам! Неодета? Тем лучше. Тем быстрее он сорвет с нее ночное платье и узреетее слепящую наготу. Непричесана? Все равно волосы Лючии растреплются ещесильнее, пока ее голова будет исступленно перекатываться по подушкам в безумьестрасти. Ненакрашена? О, но ведь поцелуи Лоренцо не оставят ни следа помады наее вспухших, искусанных устах! И постель ее до сих пор не застелена, что оченькстати. Сейчас она появится перед Лоренцо, как из-под земли и… и можно держатьпари, что первый раз он овладеет ею тут же, в мыльне, на мраморной скамье, аможет быть, и в бассейне. Да, конечно, в бассейне!

Желание ударило в голову Лючии, как неразбавленное вино; онаринулась к выходу, однако за мгновение до того, как ее голова высунулась изподвала, Лоренцо снова заговорил – и Лючии показалось, будто руки ее намертвоприкипели к ступеням потайной лестницы.

– Запомни, Чезаре, – сурово промолвил Лоренцо, – ты недолжен убивать ее сразу! Прежде всего мне нужны мои бумаги, а уж потом – жалкаяжизнь этой шлюхи. Ты вообще можешь взять ее себе и делать с ней что пожелаешь –но сначала письма, письма! А теперь пошли – надо еще раз обойти дом. Что-топодсказывает мне, что она где-то здесь, неподалеку.

– Да, синьор, – произнес гнусавый голос – самый гнусавый игнусный из всех, которые приходилось слышать Лючии, самый лживый, льстивый,мерзкий, самый опасный. Потом зазвучали удаляющиеся шаги, и Лючия наконецсмогла перевести дух: она и не заметила, как перестала дышать.

Ноги ее подкашивались, и, если бы не поддержка Маттео, она,наверное, рухнула бы на каменный пол подвальчика.

Она вцепилась в плечо слуги:

– Ты слышал?! О Мадонна, что же мне делать?!

– Бежать, бежать, синьорина! – жарко выдохнул старик иповлек Лючию за собой.

Больше ее не надо было ни уговаривать, ни подгонять, однаконоги у нее подгибались от страха, в голове мутилось. Ее родной дом, как и всепрочие палаццо в Венеции, был разом дворцом, крепостью и тюрьмой, но теперьЛючия чувствовала себя здесь не как в безопасном убежище, а как в западне.Впрочем, через несколько мгновений она осознала, что шаги Лоренцо звучат вовтором этаже, достаточно далеко, в то время как они с Маттео бегут к боковомукрыльцу, выходящему в полузаброшенный каналетто, и не похоже, чтобы Лоренцоподозревал, где они сейчас. Ей стало стыдно своей паники – более того, онавспомнила о деньгах, оставшихся в потайном шкафу, и ужаснулась, что оставилаих. Однако неоценимый Маттео, словно почуяв ее мысли, показал ей увесистыймешок, который он прятал под полою камзола, – и Лючия окончательно пришла всебя. Нет, не в ее натуре было предаваться панике! Она была из тех редких женщин,в которых красота и грация сочетаются с поистине мужским умом, силой характераи решительностью. И еще прежде, чем они с Маттео выбежали на боковую террасу,выстланную разноцветными плитками и обнесенную мраморными перилами, посрединекоторых была открытая дверка на ступени, выходящие на широкое пространствоспокойных вод, Лючия уже твердо знала, что жизнь ее в Венеции закончена, исмирилась с этим, ибо всегда с легкостью сорила деньгами – и иллюзиями.

Маттео, задыхаясь, шептал, что против Лидо [14] будет ждатьбарка, которая доставит Лючию хоть до Неаполя, хоть до Генуи, – куда онаскажет. Денег у нее немало, а уж он, Маттео, весь остаток дней своих будетмолить Иисуса и Пресвятую Мадонну за свою милую, маленькую, золотоволосуюсиньорину…

– Как?! – шепотом воскликнула Лючия. – А ты разве не уедешьсо мной?!

– Синьорина, ну какой из меня путешественник, подумайтесами! – криво усмехнулся Маттео, задыхаясь от быстрого бега. Его даже слегкапошатывало, и, чтобы не упасть, он схватился за невысокое деревце с густой,плотной листвой, росшее в глиняной плоской вазе посреди террасы. – Да и не могуя покинуть моего доброго господина на произвол судьбы, хоть бы и мертвого. Вжизни мы не разлучались – и в смерти я его не оставлю. А вы… вам жить да жить,не думать о былом, забыть все печали. Только бы удалось ускользнуть!

– Интересно, какие письма он разыскивает? – шепнула Лючия,зябко дрожа на сыром ветру и вглядываясь во тьму, откуда уже приближалсяпротяжный и тоскливый крик, которым гондольеры предупреждают друг друга иожидающих их пассажиров о своем приближении.

– Да какие б ни искал! – мрачно отозвался Маттео, чиркаякресалом, чтобы дать знак гондольеру. – Все бумаги, кроме прощального посланияprincipe, я надежно запер в секретном шкафчике в подвале.

– Пускай поищет, убийца! – злорадно усмехнулась Лючия. – Пускайпоищет!

Свинцовый нос гондолы гулко ударился о ступени, и Маттео сновой прытью повлек Лючию по террасе.

Она порывалась поцеловать своего спасителя – ведь если бы несамоотверженность и прыткость Маттео, она уже была бы в руках убийцы! – илихотя бы высказать ему всю свою благодарность и любовь, однако Маттео, какодержимый, заталкивал ее в гондолу.

– Прощайте, bella signorina! Прощай, дитя мое! – прошепталнаконец Маттео.

– Прощай! – отозвалась сквозь невольные слезы Лючия. Лодкаотчалила, завернула за угол – и Маттео больше не стало видно.

***

Лючия проскользнула под низкую крышу в тесную, душную каютугондолы, потом нетерпеливо выскочила с другой стороны и примостилась на носу,около огромного свинцового конька, который украшал этот нос.

Темные громады зданий разворачивались перед ней, заслоняязвездное небо. В этом тихом и пышном квартале, откуда днем была видна лагуна иснежные горы Фриуля, она провела всю жизнь, а теперь покидала его – надолго?Может быть, навсегда!

Ночь опустилась на тихие воды, луна показалась из-за аркадыДворца дожей, и великий город заблистал перед Лючией в неге и непобедимойкрасе.