— Бред! — взрываюсь я. — Ты веришь в эту чушь?!

Приплыли. Ну, зато хоть какие-то подвижки.

— Сначала не хотел, — выдавливает он.

— А потом? — ошарашенно отзываюсь я, не в силах поверить, что меня так просто оклеветали. Да и кому это могло понадобиться? Кто я такая, чтобы меня подставлять?

— А потом ознакомился с доказательствами. — Каждое слово дается ему с большим трудом.

Во мне закипает праведный гнев. Я просто поверить не могу в то, что он говорит!

— Какими доказательствами, Глеб?! — Не могу сдержаться. — Доказательствами чего? Того, что я ничего не делала?

Он измученно выдыхает, и я понимаю, что совсем несвоевременно затеяла этот разговор.

— Я догадывался, что ты начнешь отпираться, — вяло кивает он. — Но все же надеялся услышать признание от тебя лично.

— Мне не в чем признаваться, — ровным тоном отвечаю я, чтобы не волновать неожиданного пациента, занявшего мое место.

Вижу, что Глеб хочет сказать что-то еще, но в палату возвращается Валерий Александрович со шприцем в руках.

— Еле выпросил, — ворчит он. — Щас вколю, но если вместо того, чтобы отлеживаться дома, продолжишь шататься где ни попадя, я тебя принудительно обратно в больничку упеку! А твою эту… в ментовку! Понял?

— Понял-понял, — усмехается Глеб, вновь облизывая сухие губы. — Сейчас только по-быстрому сгоняем, все оформим, и домой.

— Глеб, — серьезно говорит доктор, — ты уверен, что это хорошая идея?

— Ты ведь сам слышал, — полусонно отвечает Глеб на непонятный мне вопрос. — Все еще считаешь, что он не мой? Мне нужны гарантии.

— Смотри сам. С тобой ведь бесполезно спорить, — отмахивается Валера, вкалывая Глебу какой-то препарат. — Полежи хоть часок. Не срывайся сразу.

Доктор выходит из палаты, и я снова крадусь к кровати. Поднимаю стул, который Глеб уронил чуть раньше, и усаживаюсь рядом. Глеб все же заснул.

Осторожно касаюсь его руки, прослеживая пальцем узор из плотных вен под смуглой кожей. Сгиб локтя под закатанным рукавом рубашки весь словно в комариных укусах и мелких синяках. Очевидно, от капельниц.

Бедный мой. Ты ведь терпеть не можешь больницы.

Спохватываюсь и тянусь к широкой шее, желая расстегнуть воротник рубашки, чтобы ему было легче дышать. Уже три пуговицы позади, а я все не могу оторвать руки от его горячей кожи. Так хорошо просто знать, что он жив. Иметь возможность прикоснуться к нему. Поговорить. Да просто видеть его…

Правда, его состояние мне совсем не нравится. Как и реакция на меня.

Хотя… Судя по тому, что в полубреду он не помнил о своей напускной жестокости, он не так уж и ненавидит меня? Но и вряд ли все еще любит, как заверил меня в нашу последнюю встречу. Сердце неприятно сжимается. Словно я упустила что-то очень важное.

Может, еще не все потеряно?

Подаюсь вперед и касаюсь губами его груди. Плевать, чего он там себе надумал, я найду способ доказать, что не предавала его. Я уже достаточно знаю его вспыльчивый нрав. Пусть позлится. А когда остынет, сам поймет, что вся эта клевета шита белыми нитками.

Кроме того, я обязана Глебу жизнью. Если бы тот взрыв пришелся на мою спину, я бы точно не пережила. А он теперь страдает из-за меня. Сама помню, каково после комы. Тело не слушается, сколько ни массируй. Мозги в кашу, как ни пытайся сосредоточиться. Немудрено, что он принял все, что ему наговорили, за чистую монету.

Надо придумать способ побыстрее остудить его гнев. И вместе во всем разобраться. Потому как если информатор не я — а это точно не я, — то он все еще поблизости. А значит, и Глеб все еще в опасности.

Я должна постараться. Ради Глеба и своего ребенка.

Нашего.

Анечка… Моя Анюта.

Сознание понемногу начинает проясняться. И я понимаю, что снова желаю увязнуть в своих сраных нереалистичных грезах. И так каждое утро за секунду до пробуждения. Словно невидимая граница моего душевного равновесия.

Тварь.

Я должен был сказать ей это! Но стоило попытаться, и мое неокрепшее после комы сердце отчего-то начало с утроенным усердием перекачивать кровь, вынуждая заткнуться.

Чувствую приятное давление в ногах и нехотя разлепляю глаза. Вижу, как тонкие пальчики с удивительной силой разминают мои одеревеневшие икры. Ползут выше, сжимая кожу бедра вместе с тканью брюк. В штанах становится тесно от опасно близких к моему паху рук.

Поднимаю взгляд на хозяйку сильных ладоней, и предательское сердце снова пускается в бешеный галоп. До скрежета сжимаю челюсти. Опять она… Я бы предпочел, чтобы все связанное с ней оказалось гребаным сном. Не знать ее. Не видеть никогда.

Рвано выдыхаю.

Идиот! Грожусь расправой. Видеть и знать не желаю, а на деле даже не могу найти в себе сил оторвать он нее взгляд. Нахмуренный лоб покрылся испариной от натуги. Темно-золотые волосы липнут к влажной шее.

Как под гипнозом наблюдаю за капелькой пота, стекающей по тонкой коже. Невольно облизываюсь. Мое дыхание становится тяжелым, и я понимаю, что надо срочно переключиться, пока не сорвался, как утром.

— Что ты делаешь? — хриплю я.

Думал, для приличия хоть вздрогнет от неожиданности. Заодно бы и меня остудила. Но, похоже, моя актриса устала-таки притворяться невинной овцой и перешла к откровенному соблазнению. Ну, посмотрим, какая ты настоящая.

— Разминаю мышцы, — равнодушно пожимает плечами она, продолжая терзать мое бедро. — Просто до сих пор помню, как сама очнулась от комы. Все, о чем могла мечтать, — это чтобы кто-нибудь сделал мне массаж.

— Ну и как? Удалось договориться с кем-нибудь в больнице и снять напряжение? — двусмысленно спрашиваю я.

Сам не знаю зачем. Может, уколоть побольнее. Или все же хочу знать, был ли у нее кто-то после меня? От одной мысли об этом сводит скулы.

— Да нет, — отмахивается Аня, проигнорировав скрытый смысл моего вопроса. — Они там вечно носятся как оголтелые. А это вроде мелочь такая… Как-то неловко было просить.

Хмурюсь. Что еще за херня? В смысле «просить»? Ей обязаны были обеспечить полный уход, разве нет?

Усилием воли отсекаю абсолютно неуместные вопросы. Это вообще не мое дело! Видимо, у ее пособников попросту не хватило денег на реабилитацию!

— Сама потихоньку, — продолжает Аня как-то буднично, не прекращая разминать мои бедра. — Сил, правда, особо не было. Но как могла, массировала.

Невольно заслушиваюсь ее голосом, забывая генерировать ядовитые комментарии. Слежу за нежными губами, которые поджимаются каждый раз, когда она делает усилие.

Слишком старательно входит в образ заботливой сиделки. Но я чувствую, что неосознанно ведусь на эту ее игру. Даже дыхание сбивается, пока я наблюдаю за тем, как Аня прикусывает язычок, прикладывая силы.