тип: не только вульгарной и легкодоступной, но и корыстной женщины. В пародийном «городском романсе» А. Воловика (1997) «красуля по имени Света» служит завмагом, за что ее, «ввиду ожидаемых благ», и любят мужчины. Некий Серега в течение ночи пользуется этими «благами», полагая, что они даются ему «за так»:

Вот Светка расставила чарки

и, телом владея вполне,

его принимала по-царски

в пленительном дезабилье…

Однако наутро Светка требует с Сереги плату за полученные им удовольствия: «Гони, дорогуша, полтыщи / за кофей, постель и коньяк!..», а в случае отказа грозится рассказать обо всем его жене. Серега «кидается в ОБХСС» (отдел борьбы с хищениями социалистической собственности и спекуляцией), где в отместку обвиняет Светку во взяточничестве. В итоге «За Светкой приходит охрана, / Под белые руки берет» и уводит в сизо (следственный изолятор).

Напрасно в ментовке рыдала,

двоим конвоирам дала.

Три года судья намотала

девчонке за эти дела, —

иронически-сочувственно завершает автор повествование о своей героине [69, 364–365][106].

Характерный образ Светы/Светки/Светочки вырисовывается в песне популярного (ныне уже покойного) барда Михаила Круга «Светочка», написанной им в соавторстве с Ильей Зверевым. Эта песня представляет собой монолог урки, который, в очередной раз оказавшись на свободе, едет на такси к «центровой девочке Светлане» и по дороге мысленно обращается к ней:

За что же, Светочка, ты любишь хулигана?

Ведь я-то знаю, как такое тяжело.

<…>

Ах, Света, Светочка, Светланочка, Светуля,

Ты — лучик света в темной уркиной судьбе,

Сквозь катаклизмы пьяных драк, суды и пули

Я возвращаюсь каждый раз к одной тебе! [160, 76–77][107].

В детективном романе «Когда боги смеются» (2000) Александра Маринина проделывает с вариантами имени Светлана сложные манипуляции, сохраняя при этом основные параметры сложившейся к концу ХХ века модели имени и характера его носительницы. Одна из героинь романа Светлана Медведева, певичка, выступающая в клубах с группой «Би-Би-Си», «обольщает нежных светловолосых мальчиков с невинными лицами и похотливыми движениями». Разные персонажи зовут ее по-разному. Замужняя и вполне благополучная тридцатилетняя Ольга Плетнева считает ее «глупой и бездарной красоткой» и в мыслях пренебрежительно называет Светкой. Она говорит Светлане: «Ты — ничто. Ты глупая и бездарная красотка». Светкой называют ее и приходящие к ней мужики. Сама о себе героиня думает как о Свете, а в авторской речи фигурирует как Светлана: «Светлане хватило двадцати секунд, чтобы оценить его в долларовом эквиваленте». Героиня наделена типичной для образа певички внешностью и речью, включающей в себя грубую и вульгарную лексику («Так что ты вообще заткнись»), столь активно вошедшее в 1990‐е годы условно-предположительное как бы («Тебе легко говорить <…>. У тебя как бы все есть…») и пр. [см.: 186].

Светкой называет Маринина второстепенную героиню еще одного своего романа — «Тот, кто знает» (2002). Эта Светка — девушка из неблагополучной семьи. Она красавица с «длинными белокурыми волосами», завитыми в локоны, «свободно падающими на плечи», а «голубизна ее глаз умело подчеркнута тенями и тушью». Соблазнив без памяти влюбленного в нее студента, Светка, однако, вскоре осознает, что не достигнет с ним высокого положения в обществе, и оставляет его. В результате у героя складывается отнюдь не лестное отношение к женщинам: «Опыта со Светкой ему более чем достаточно»; «Светка преподнесла ему горький урок, болезненный, но полезный» [см.: 187].

Использует Маринина имя Светка и в других своих произведениях, в том числе в романе «Фантом памяти» (2002), где оно дано писательской дочке. Сам писатель, от лица которого ведется повествование, относится к дочери весьма иронично и всегда думает о ней только как о Светке:

Светка ворвалась в палату как ураган <…>, появление дочери оказалось для меня сродни карнавалу — так много красок и блесток было на ее одежде и на ней самой.

Придя в больницу к отцу, попавшему в автомобильную аварию, вследствие чего он временно утратил память, Светка не находит для него слов сочувствия и ободрения. Напротив, зная, что отец после аварии страдает амнезией, она всячески стремится извлечь из этого выгоду, придумав историю, будто отец обещал дать ей деньги «на раскрутку» ее любовника-певца [см.: 188].

Устойчивость сложившегося образа Светы/Светки подтверждает и проходной эпизод из детективного романа Полины Дашковой «Эфирное время» (2000). Двадцатилетние подружки болтают по телефону: одну из них только что бросил муж, другая подозревает, что муж ей изменяет, на что ей намекает первая. И первая вдруг говорит: «Слушай, я тут Светку Берестневу встретила, она знаешь, где теперь работает? В „Арлекино“. Представляешь, танцует стриптиз». Вторая отвечает: «Серьезно? У нее же ноги короткие!» «Вяло и зло обсудили фигуру Светки Берестневой…» [105, 28–29][108]. Здесь Светка — совершенно эпизодическое лицо, больше ни разу не упоминающееся. Но думается, что писательница неслучайно выбирает это имя для девушки, которая танцует в ресторане стриптиз.

В повести одной из самых известных молодых писательниц Ирины Денежкиной «Дай мне! (Song for Lovers)» (2004) воссоздается «тусовочная» жизнь компании подростков. Девочки в основном наделены именами, самыми распространенными и привычными для поколения самой Денежкиной, родившейся в начале 1980‐х годов: Машка, Юлька, Наська. Среди них — семнадцатилетняя Светка Рябова, образ которой не составляет исключения в череде других героинь — носительниц этого имени. Светка Рябова показана как общедоступная девочка-подросток. Когда после «сейшн» «парней спрашивали, кто такая Света Рябова, они перлись и оттягивали языком щеку», потому что «Светка напилась, и ее все парни попользовали. Она сама хотела. Ну и пофиг…» [цит. по: 106]. Для Денежкиной, принадлежащей к поколению своих героев, смысловая доминанта имени Светка, судя по всему, очевидна, и не удивительно, что именно этой героине писательница дает непрезентабельную фамилию — Рябова.

Однако, в отличие от Свет и Светок, о которых говорилось ранее, Светка Рябова, плачущая из‐за пренебрежительного отношения к ней сверстников, вызывает у читателя жалость и сочувствие. Испытывает читатель жалость и к четырнадцатилетней Светке из автобиографической повести Эдуарда Лимонова «Подросток Савенко» (1983). Эту Светку, дочку проститутки, в которую страстно влюблен пятнадцатилетний Эди-бэби, «два года назад еще <…> трахнул один из отцовских друзей», после чего она стала спать со всеми без разбору [175, 368][109]. Нетрудно заметить, что в двух последних примерах мы имеем дело с модификацией образа. Легкодоступность такой Светки делает ее если и не в полной мере жертвой, то по крайней мере существом,