— А кто ещё в клетку пойдет? Алмазов — это имя, афиша, публика, касса! Фонарик есть?

Мне дали фонарик. Закрепили на теле лямку — это страховка.

Но я не спешил. Колодцы — штука непростая. У нас время от времени случается: полез человек в колодец и — не вернулся. За ним второй. За ним третий… До восьми человек погибших. И это только в нашей области. Спустились — и задохнулись. Углекислый газ, он тяжелее воздуха. Скапливается внизу, и чем дышать? Тут бы противогаз, да непростой, а изолирующий, на кислороде.

Но нет у нас такого противогаза. И Андрюша жив. И…

— Сигаретку можно?

Несколько человек протянули сигареты. Как же, последнее желание обречённого, нужно уважить.

Я распотрошил сигарету, порвал папиросную бумагу на мелкие кусочки, и бросил кусочки в колодец. Так и есть: они упорно не хотели лететь вниз, а кружили, кружили, кружили… Восходящий поток воздуха. Значит, вентиляция есть. Значит, буду надеяться, что застоя углекислоты нет. В крайнем случае — вытащат лебедкой.

И я полез в колодец.

Несчастные случаи на съёмке — дело нередкое. Ломают руки, ломают ноги, наступают на грабли, на гадюк, на морских гадов… Но вот чтобы со смертельным исходом — это категорически не приветствуется.

Спасателей в штате киношников нет. Есть инженер по технике безопасности, пожилая дама, работа которой сводится к тому, чтобы каждый расписался в журнале: проинструктирован, обязуюсь соблюдать и выполнять.

А укрощать тигров — это другое дело.

Совсем другое.

Я шёл, одной рукой касаясь стены, другой — освещая ступени. В сознание впускал три ближайшие ступени. Чтобы не перегрузить его, сознание. Тише едешь — дальше будешь.

Почему я? Ну, во-первых, Лиса и Пантера — продюсеры, ответственность на них. Во-вторых, врач лучше, чем неврач, оценит ситуацию с Андрюшей. С какой высоты упал? Что сломал? И что делать? Я в хорошей форме, трезв и внимателен, молод, герой.

И, в-третьих, было просто любопытно — что там, внизу? С детства у меня интерес ко всяким подземельям, всё больше теоретический, литературный: «Чёрная курица», «Семь подземных королей», и, особенно, «Аэлита», с подземельями, населенными гигантскими пауками. А тут такой случай! Два с лишним года назад, в памятную новогоднюю ночь, в колодце была вода, а сейчас воздух был если не совсем сухим, то и не очень-то влажным. Почти обычным. Только пах луговой травой и полевыми цветами — чуть-чуть.

Кладка ровная, хорошо сохранившаяся. Кое-где белесый налет, верно, селитра. Но чуть-чуть.

— Свят круг, спаси, свят круг, сохрани, — слышно снизу, громче и громче.

Значит, живой.

Где-то на глубине метров двенадцать кирпичи стали другими — по цвету. Из темно-красных — желтыми. Для красоты, что ли? Кому тут смотреть? Но стало немного светлее.

Когда я, по моим прикидкам, преодолел половину пути, Андрюша вдруг (опять это вдруг!) возопил «Изыди, изыди!». Громко, пронзительно — но недолго. Секунд пять.

После чего замолчал.

Сверху стали кричать, спрашивать, что и как.

Я не отвечал, не рассеивал внимание. Спускался.

Ступени сухие, шершавые, сцепление с обувью хорошее. Главное — не упасть самому. Положите рельс на землю — и вы легко пройдёте по нему десять шагов. Поставьте этот же рельс между зданиями на высоте десяти метров — и вы просто откажетесь идти, и правильно поступите. А если высота — сто метров?

Вот я и представлял три ступеньки. Что такое три ступеньки? Совершенный пустяк. И потому я спускался без страха и сомнения. Прием Мересьева: тот тоже многокилометровый путь разбил на сотни маленьких участков — доползти до той сосны, доползти до следующей сосны…

И ведь дополз!

А я здоровый малый, меня страхуют, — чего бояться.

И я не боялся.

Но шёл осторожно. Так я и улицу перехожу осторожно. По светофору, и глядя по сторонам.

Иду, иду, иду. Вниз по лестнице, ведущей вниз. Вообще-то это зависит от направления. Сейчас вниз, а обратно — вверх.

Дышать легко. Вернее, обычно. Признаков кислородного голодания не замечаю, хотя, правда, у самого себя кислородное голодание несложно и пропустить, а потом хлоп — и потеря сознания. Но есть и объективные критерии. Но не у меня.

Наконец, вместо третьей ступени я увидел дно. Кучу листьев. Сухих мелких листьев. Длинных и узких, как у ветлы — так у нас зовут иву. Но не совсем такие. Легче. Много легче — то и дело взлетают на вершок другой, и опять падают. Поток воздуха есть, но не очень сильный.

Я ступил на стлань. Листья пружинят — уже хорошо. Но на глубине в десять — двенадцать сантиметров ощущается плотная поверхность. Дно.

Только теперь я направил луч фонаря на Андрюшу.

Лежит, положение туловища и конечностей естественное.

Пульс? И пульс обычного наполнения и напряжения, ритмичный, семьдесят ударов в минуту, или около того.

Дыхание свободное. Тонус мышц без особенностей.

Впечатление, что он просто уснул.

Но оно может быть обманчивым, впечатление.

Я освободился от сбруи, и осторожно надел её на Андрюшу. Хорошо, что он лёгкий, Андрюша. За весом следит. И рост сто шестьдесят, недаром он в фильмах изображает лётчиков, танкистов и гусар. Гусар из него отменный. «Жомини да Жомини…»

Я стал быстренько паковать пациента. Со всем бережением, конечно.

— Вира помалу, — не знаю, к месту, нет, но поняли меня верно, и Андрюша поплыл вверх. Медленно.

А я осмотрелся.

Внизу диаметр колодца увеличился, метров до четырех с половиной. Не цирковая арена, но клетка для боёв без правил, видел по телевизору. В Америке.

Сухо. И — ход в стене. Не очень большой, метра полтора в высоту. Выложенный опять же жёлтым кирпичом, рукотворный. Куда ведёт?

Я наклонился, посветил — и увидел, как прочь, в темноту метнулись — мокрицы? Тараканы? Кошки? Скорость была такова, что не разглядел толком. Может, не ведёт, а выводит? Выползают из этого хода драконы и крокодилы, сражаться. С кем?

А в лицо продолжал плыть запах луговых трав