Ход изгибался метров через десять, луч фонаря упирался в кирпичную стену.

Нет-нет-нет. Не полезу. Это как атаковать неприятельского короля одним конём. Или даже ферзём, но без поддержки остальных фигур.

И вообще, что-то мне странно.

Нет, не тревожно, напротив, по телу разливается какая-то благость, так и хочется спеть что-то радостное, «мы идём, дружные ребята, мы поём, октябрята!»

Пора, пора отсюда убираться, а то прилипну мухой на медовой бумажке. Только мёду капля, остальное — клей.

Андрюша продолжал путь наверх, и я встал на ступень. Теперь держался стены уже двумя руками, для верности, а фонарик, почти погасший из-за севшей батарейки, сунул в карман. Не страшно, ноги помнят. Да ничего сложного и нет — подниматься по лестнице. Главное — не торопиться, не споткнуться.

Вверх я поднимался против часовой стрелки, почему-то это казалось очень важным. Пауки, пауки, милые создания. Я совсем не боюсь пауков, спокойно беру в руки, всегда спасаю из ванны, осторожненько, чтобы не повредить, спасаю — и выпускаю на волю, живите, милые.

А они меня боятся, или нет?

Интересно, чем питаются пауки в марсианских подземельях?

И вообще, подземелья ведь не только на Марсе. На Земле они тоже есть. Подземные города, подземные леса, подземные моря.

Алексей Толстой, несомненно, что-то знал. И Погорельский, он же Перовский, что-то знал о подземельях. И Волков знал, Александр. И Баум знал.

И я что-то знал, да вот забыл. Но вспомню, непременно вспомню. Метро? Бункер? Навь-Город?

— Чижик, Чижик, успокойся. Выпей боржома!

Это девочки, Лиса и Пантера. Ага, я уже поднялся. Вылез из колодца. Очухался. Но не совсем: в мозгу туман, в кармане… что у меня в кармане? Ах, да. Фонарик.

Руки слушались, пальцы двигались, и я вытащил фонарик.

— Батарейка села.

С батарейками здесь беда. Вернее, временные сложности. В магазин они попадают уже почти с истекшим сроком годности, и если круглые(точнее, цилиндрические, но все называют их круглыми) ещё держат заряд, то квадратные разряжаются очень быстро. А у меня был фонарик как раз с квадратной батарейкой, на четыре с половиной вольта.

Я включил. Спиралька лампочки еле тлеет. Кончилась батарейка. Ну, да ладно. Главное, что в нужные минуты светила.

— Что с Андрюшей?

— Цел Андрюша. Целёхонек. Только немножко не в себе, как после стакана самогона.

Я завертел головой.

— Нет, мы «скорую» вызвали, его в больничку местную увезли. Пусть рентген сделают, на всякий случай, анализы возьмут, прокапают…

Ну, это понятно. Документировать случай. Что нет переломов, что нет сотрясения. Ну, а если найдется в организме спирт, то и вовсе дело тёмное станет делом светлым: спьяну упал в колодец, но отделался лёгким испугом.

— Тут… Тут, помню, была решетка… Металлическая, запиралась на амбарный замок. Над колодцем. От изыскателей вроде Андрюши, — сказал я.

— Убрали, — ответил Валерий Давидович. — Для съёмок. С решеткой, с замком — вид не тот. Но теперь, конечно, восстановим.

— Что, уже сняли?

— Нет, но и не будем снимать. Освещения недостаточно. Если очень будет нужно — построим в павильоне.

Да, освещение для кино — как топливо для ракеты. Без него — не взлетит. съёмка идет на цветную плёнку «Свема». Которая пытается, но пока не может.

Да и вообще… съёмка на натуре вдохновляет актеров, но изводит операторов. Операторы любят павильонные съёмки, где можно и солнце остановить, и снег снимать в июле. Для павильонных съёмок невозможного мало. Нахватался по верхам. На самом деле, думаю, всё сложнее.

— Вы-то, Михаил Владленович, как себя чувствуете? — спохватился режиссёр.

— Обыкновенно, — ответил я.

— Ну, и славно. Пойду, мне тут нужно… — сказал Валерий Давидович, и быстро ушел. Почти убежал.

— Ты, Чижик, вылез из колодца прямо как Орфей из ада, глаза блестят, сам поешь бодрое, радостное, — сказала Лиса.

— «Мы в город Изумрудный идём дорогой трудной», — уточнила Пантера. — Словно и ты хватил самогона.

— Возможно, газы, — предположил я. — Что-то вроде закиси азота, или рудничный газ. Или растения. Там, на дне колодца куча листьев, — я опять полез в карман, куда, кажется, положил несколько листьев. Или хотел положить, потому что в кармане ничего не оказалось.

— Откуда же там листья, в колодце?

— Сам не знаю… Может, привиделось? Там ещё и ход был куда-то, выложенный кирпичом.

— Жёлтым?

— Жёлтым. Ну да, может, и это привиделось.

А может, и не привиделось, подумал я. Но не сказал.

— Так вот, ты вылез, а потом минут пятнадцать сидел здесь, сидел с видом задумчивым, словно с Фишером играл. Мы уже и беспокоиться стали.

Лучше бы вы раньше беспокоились, когда я в колодец полез, подумал я. И опять не сказал.

— Нет, ты не думай, мы беспокоились, — Ольга словно прочитала мои мысли. — Но ты же был со страховкой.

— Пристегнут к тросу, — добавила Надежда.

Ты, друг, пристёгнут был к крючку, сказала рыбка червячку, в третий раз подумал я, и в третий раз ничего не сказал. А что говорить? В глазах окружающих я герой, а герою положено проявлять героизм при каждом удобном случае.

Мы покинули подвал. Покинули и Замок.

— А где Владимир Семёнович? — запоздало спросил я.

— В больнице. Вместе с Андрюшей. Очаровывает персонал.

— Это хорошо. Это правильно.

И в самом деле хорошо. Думаю, в истории болезни запишут всё, как нужно. Поскользнулся, упал, закрытый перелом, очнулся — гипс. Это если вдруг будет перелом. Высоцкому, как первому главному режиссеру, тоже не нужны несчастные случаи на производстве. Никому не нужны.

За руль я не сел: хоть и чувствую себя хорошо, но это может быть самообманом.

Да мне бы и не дали сесть за руль. Усадили позади, отдыхай, Чижик, ты сегодня