Пророк тому вручил науку истины,

Кого счел достойным этого преимущества[26].

Нашему Харуну потому даровал ее Муса,

Что не было у него силы против того самирита[27].

То, что ты пишешь, – оковы знаний и мысли,

Оно – словно путы, стреноживающие боевого коня.

Ты в путах – пеший перед всадниками,

Не достоин ты ничего, кроме занятия слуги.

Если ты стал таким, знай, что ты – раб

Шаха Востока и эмира Мазандарана.

Ты избрал своей профессией стихотворство,

А кто-то другой избрал пение и музыку.

Ты стоишь там, где певец сидит[28],

Подобает тебе укорачивать дерзкий язык.

Сколько можно описывать самшит и тюльпан,

Лик, подобный луне, и амбровые завитушки?

Восхваляешь знание и натуру того,

От кого проистекает невежество и злонравие.

Привносишь ты в стихи ложь и алчность,

А ведь ложь – это источник неверия.

Достохвальным праведником, как ‘Аммар и Бу Зарр[29],

Делает Махмуда восхваление ‘Унсури!

Я тот, кто не мечет перед свиньями

Драгоценный жемчуг слов [языка] дари.

(Перевод М.Л. Рейснер, Н.Ю. Чалисовой)

Выдвигая обвинение против придворных поэтов, использующих свой талант ради материальной выгоды, поэт-проповедник прибегает к известной аргументации пророка Мухаммада (сура «Поэты») в полемике с противниками, причислявшими его к племенным поэтам и прорицателям. Главным обвинением пророка в адрес племенных поэтов было обвинение их в произнесении лживых речей. В Коране говорится: «Не сообщить ли Мне вам, на кого нисходят сатаны? Нисходят они на всякого лжеца, грешника. Они извергают подслушанное, но большинство их лжецы. И поэты – за ними следуют заблудшие. Разве ты не видишь, что они по всем долинам бродят и что говорят они то, чего не делают, кроме тех, которые уверовали и творили добрые дела и поминали Аллаха много. И получили они помощь после того, как были угнетены» (Коран 26:224–228). Традиционно вдохновителями племенных арабских поэтов считались джинны, то есть существа демонические. Мухаммад утверждает, что его в произнесении священных слов Корана вдохновлял Дух Верный (рух ал-амин), или Дух Святой (рух ал-куд(у)с), то есть архангел Джабраил. Поощряя поэтов из своего окружения, таких как Хассан б. Сабит и Ка‘аб б. Зухайр, Мухаммад утверждал, что они черпают поэтическое вдохновение из того же источника, что и он свои пророчества. В этой связи понятно, почему в творчестве Насир-и Хусрава роль идеального поэта отведена именно Хассану б. Сабиту:

Душу свою ради восхваления дома пророка

Я буду превращать то в Хассана, то в Рудаки.

Среди персидских поэтов несомненным идеалом для Насира является Рудаки. Насир уподобляет свои строки стихам Рудаки, особенно подчеркивая их насыщенность мудрыми советами:

Много стихов об отречении от мирского и в наставление сложил

Тот поэт Незрячий, но ясновидящий (т. е. Рудаки).

Ты прочитал их, прочти и слова Худжжата,

Раскрашенные красками значений и полные наставлений.

Если в молитве прочтешь ты его стихи,

Дух Верный (рух ал-амин) пошлет тебе вослед «Аминь!»

В последнем бейте Насир перефразирует известный хадис Пророка, в котором тот сказал, обращаясь к Хассану б. Сабиту и благословляя его усилия в поддержку нового вероучения: «Читай [стихи], и Дух Святой (рух ал-куд(у)с) пребудет с тобой».

Себя Насир-и Хусрав также уподобляет Пророку и указывает на божественное происхождение своего поэтического дара. В одной из касыд он так описывает нисхождение вдохновения с высот горнего мира:

Что есть маринад (пикули) речи? – Значение и выражение.

Обнови речь, когда притек к тебе маринад.

В стихах повторение слов не пугает,

Ведь прекрасно звучит превосходная речь при повторении.

[Тот] маринад – от Бога, его вкус и аромат замечательны,

                                                                               а цвет

[Он приобрел] от яблока, цитрона, грецкого ореха, айвы и

                                                                               граната.

В этом году пришелся тебе по вкусу виноград нового урожая,

А ведь в прошлом и в позапрошлом году он был точно таким же.

Для людей разумных семена речи – это мудрость и знание,

В землю сердца посади, о разумный, семена речи.

Стань Избранником, чтобы после тебя осталось Благое слово,

Ибо это то, что осталось после Пророка Избранника.

Несмотря на то, что Насир-и Хусрав отделяет себя от большинства придворных поэтов, превративших стихотворство в пустословие (перс. жаж – болтовня), он признает за ними мастерство в обращении со словом и в ряде случаев сравнивает себя с арабскими и персидскими предшественниками (ал-Бухтури, ‘Унсури, Киса'и и др.). Однако, в отличие от Рудаки и Хассана, другие поэты могут оцениваться Насиром двояко – как положительно, так и отрицательно.

Сам же Насир-и Хусрав, хотя и отдает предпочтение наставлениям, не полностью отказывается от панегирических мотивов в касыде. Он восхваляет «Имама Времени», то есть правящего фатимидского халифа, однако этот адресат фактически приравнен к членам «семьи Пророка», то есть персонажам мусульманской священной истории, поскольку поэт ему лично своих произведений не посылает и уж тем более не получает за них вознаграждения. Специфический облик приобретает в лирике Насира и фахр: с одной стороны, он восхваляет себя как носителя истинного знания, праведника, являющегося образцом поведения, с другой стороны, подчеркивает свой поэтический талант, особую миссию и особые свойства своей поэзии.

В полной мере воспользовавшись достижениями придворной традиции в области касыдосложения, Насир-и Хусрав ищет новые этические и эстетические основы поэтического искусства, черпая мотивы и образы в сфере непоэтических жанров. Заимствования из Корана и хадисов составляют ту сферу мотивов, которыми Насир-и Хусрав пополнил арсенал касыды. Они являются как основанием проповеднических рассуждений, так и инструментом создания сложных аллегорических картин во вступительных частях касыд. Образную основу подобных аллегорий составляют главным образом календарные зачины, приспособленные к специфическим художественным задачам проповеднической и мистико-аллегорической лирики. В диване поэта широко представлены касыды, по внешним признакам принадлежащие к разряду наурузийа:

Облако, рассыпающее перлы, превратило землю в подобие

                                                                                  небес –

От цветущих тюльпанов она наполнилась [звездным] сиянием.

Розовый куст стал походить на созвездие Ориона, а розы на нем,

Расцветшие здесь и там, уподобились звезде Арктур в Волопасе.

В дни урдибихишта дуновение ветерка стало для гор и степей

Снадобьем от ран, нанесенных [ледяным] ветром [месяца] дей.

Этот ставший согбенным старцем розовый куст