Науруз стал для мира покаянием,

Искоренившим зло, содеянное зимой.

Приведенное начало касыды выдержано в духе придворных касыд с календарными зачинами, однако в переходе к целевой дидактической части автор объясняет значение весенних картин природы в духе эзотерического метода та'вил:

Эти вновь ожившие цветы, поднявшие в саду головки,

Стали для нас свидетельством Судного дня и воскресения из

                                                                            мертвых.

Блажен тот, чье сердце зрит скрытое за завесой,

О Страшном суде ему твердое свидетельство дают травы.

Уверуй в день исполнения судьбы, ибо для твоих глаз

Науруз стал исполнением судьбы трав…

Взгляни, как мертвые растения возродились из семени,

А те, у которых не было семян, канули в небытие.

[Духовное] знание – это семя людей, и люди существуют ради

                                                                                знания,

По их знаниям людям воздается за добро и зло.

Реализуя в своей касыде устойчивую топику сезонных вступлений, поэт не разбивает монолитности картины, а прибегает к ее объяснению в духе мусульманских эсхатологических представлений. Толкование помещено в переходе (тахаллус) от вступления к целевой – дидактической – части касыды, в результате чего зачин приобретает аллегорический характер. Этот же прием комментирования Насир-и Хусрав использует и в других текстах с календарными зачинами.

Малые лирические жанры в творчестве Насир-и Хусрава также подчинены наставительным целям. В небольшом по объему разделе кыт‘а имеются стихотворения, как построенные на прямом поучении, так и напоминающие по форме притчу или басню. Таковы, например, кыт‘а о чинаре и тыкве и возгордившемся орле. Вот первая из них:

Слышал ли ты, как под чинарой тыква

Выросла и догнала ее за двадцать дней.

Спросила она у чинары: «Сколько тебе дней?»

Ответила чинара: «Мне больше тридцати лет».

Засмеялась над ней [тыква]: «Я тебя за двадцать дней

Переросла. Что за медлительность, ответь!»

Ответила ей чинара: «Сегодня, тыква,

Еще не время нам с тобой тягаться.

Завтра дохнёт на нас с тобой ветер Михргана,

Тогда и выяснится, кто из нас трус, а кто смельчак».

В этой притче Насир-и Хусрав использовал древнюю форму прения (муназара), превратив ее в развернутую метафору одного из людских пороков – хвастовства. В другой басне, которая начинается словами «Однажды орел поднялся со скалы…», поэт высмеивает хвастовство и гордыню. Парящая птица похваляется высотой своего полета и остротой зрения: «сегодня вся земная поверхность у меня под крылом», «если взмою в вышину, то оттуда увижу песчинку на дне морском…». Но судьба наказывает заносчивого орла за гордыню:

Негаданно из засады жестокий стрелок

По воле рока пустил прямо в него стрелу.

В крыло орла вонзилась та разящая стрела

И низвергла его с облаков на землю…

Сказал он: «Удивительно, она ведь из дерева и железа,

Откуда же у нее такая скорость, и быстрота, и летучесть?»

Посмотрел он на стрелу и увидел на ней свои перья,

И сказал тогда: «К чему рыдать – от нас то, что в нас».

Худжжат, выкинь из головы гордыню,

Посмотри, что стало с орлом, который возгордился.

Этот текст являет собой тип эзоповой басни, в которой орел, пораженный стрелой, оперенной его же перьями, служит олицетворением человеческой гордыни.

* * *

Доктрина исламского мистицизма, именуемого тасаввуф, формируется под влиянием философских идей неоплатоников и религиозной практики мусульманских аскетов, набиравшей активность в VIII – начале IX в. Этимология термина тасаввуф большинством специалистов возводится к слову суф (шерсть; одежда аскетов из грубой шерсти), однако существуют и другие мнения. Происхождение термина в суфийской традиции объясняли также через название «обитатели навеса» (ахл ал-суффа), которое применялось по отношению к бедным сподвижникам Мухаммада, не имевшим своего жилища и нашедшим приют под навесом мечети у дома Пророка. Возводили термин тасаввуф и к наименованию.

* * *

Доктрина исламского мистицизма, именуемого тасаввуф, формируется под влиянием философских идей неоплатоников и религиозной практики мусульманских аскетов, набиравшей активность в VIII – начале IX в. Этимология термина тасаввуф большинством специалистов возводится к слову суф (шерсть; одежда аскетов из грубой шерсти), однако существуют и другие мнения. Происхождение термина в суфийской традиции объясняли также через название «обитатели навеса» (ахл ал-суффа), которое применялось по отношению к бедным сподвижникам Мухаммада, не имевшим своего жилища и нашедшим приют под навесом мечети у дома Пророка. Возводили термин тасаввуф и к наименованию мистической секты времен Мухаммада «Сподвижники каменной скамьи» (асхаб ас-сафа), и к слову «чистота» (сафва), и даже к греческому понятию «мудрость» (софия), и к кабалистическому термину «абсолютная бесконечность» (аин соф).

В суфийском движении объединились достаточно разнородные явления – от трезвой аскетической практики, близкой нормам суннизма, до экстатических течений, применявших в своих ритуалах танец, пение и чтение стихов (сама‘ – букв. «слушание») для достижения определенных психоэмоциональных состояний. Некоторые из крайних суфиев могли отрицать необходимость выполнения ряда ключевых установлений ислама, например паломничества.

Коллективные ритуалы суфиев были призваны привести их участников в состояние религиозной экзальтации с целью обретения единения с Всевышним и созерцания его красоты. Наряду с поминанием Бога в форме повторения определенного набора молитвенных формул (зикр), содержащих божественные имена и атрибуты (исма ва сифат), в ритуалы включались рифмованная проза, поэзия, музыка и танец, обладающие высоким уровнем психологического воздействия на слушателей и исполнителей.

Объединенные авторитетом учителя (шейх, пир) суфии образуют братства (тарикат), имеющие собственные уставы (также именуемые тарикат). Названия братств часто восходят к именам их основателей – накшбандийа, кубравийа, ни‘матулахийа. Образ жизни членов братства напоминал монашеское общежитие, а суфийская обитель обозначалась терминами ханака, завийа. Некоторые суфии вели жизнь странствующих нищих проповедников, которые назывались дервиши, калантары, факихи. Внутри каждого тариката устанавливались определенные правила поведения, и глава братства подбирал собственные формулы зикра. Сильно отличался и характер ритуального поведения членов различных братств во время коллективного радения. По внешним признакам ритуала европейцы стали именовать суфиев «поющими», «прыгающими», «крутящимися», «танцующими».

Уже в раннем суфизме намечается абсолютизация идеи любви к Богу, которая в целом не противоречит нормативным мусульманским воззрениям. Догматизация постулата любви к Богу в суфийской доктрине привела к широкому использованию в ритуальной практике любовной поэзии, которая первоначально заимствовалась из светских источников, а позже стала создаваться специально для исполнения во время радения. Иногда подобная поэзия носила импровизационный характер и слагалась прямо в ходе ритуала.

В основе представлений мусульманских мистиков