соглашениям у нас даже в годы неблагоприятной конъюнктуры были надежный сбыт и гарантированная прибыль. До 1902 года я был председателем на всех переговорах нашего объединения.

Механическое пестроткачество Московского промышленного района перерабатывало относительно мало красной пряжи – всего лишь около 160 000 кг, которые поставлял преимущественно Людвиг Рабенек, в то время как наша красильня выделялась своими яркими красками так называемого крестьянского товара и, кроме того, лидировала относительно цен.

Сбыт этих товаров в значительной мере основывался на льноводстве крестьян Восточной России и их старинной привычке красить свою льняную пряжу индиго у кустарных красильщиков-одиночек, ездивших от деревни к деревне. Синяя пряжа как основа и кумач как уток давали на крестьянском ткацком станке вполне приличную ткань со стойкой окраской, которая хоть и не могла претендовать на особую красоту, но ей, как говорится, сносу не было, что лучше отвечало потребностям крестьян, чем продукция крупной промышленности.

Немецкие колонисты на Средней Волге, в Саратовской и Самарской губерниях, напротив, предпочитали основную пряжу для изготовления так называемой сарпинки, пестротканевой хлопчатобумажной материи для дамских платьев, для которой они создали рынок во всей России. (Слово «сарпинка» происходит от Сарепты, названия значительного немецкого поселения на Нижней Волге, где и началось производство этой материи.)

Когда я принял на себя руководство компанией, устройство нашей медленно, в течение многих лет возникавшей красильни в Болшеве было – особенно строения – допотопным, социальные объекты же, например квартиры рабочих и т. п., были вполне удовлетворительными.

В течение последующих лет я, выделяя часть прибыли на нужды фабрики, систематически перестроил и модернизировал ее и настолько усовершенствовал социальные объекты, что правительство неоднократно призывало русских промышленников брать пример с «немецкой фабрики» и учиться, как нужно заботиться о своих рабочих.

Стоимость крашения, включая общую сумму накладных расходов и транспортировку в Москву, как правило, составляла девять рублей за пуд. При плате в десять рублей с механических ткацких фабрик она позволяла получать прибыль не больше одного рубля за пуд. Однако это было наше самое маленькое дело. Большой объем кумача – крестьянского товара – продавался с прибылью от одного до четырех рублей за пуд. На этом крестьянском товаре мы зарабатывали 150 000–200 000 рублей. Плюс прибыль, получаемая от цветной и сырой пряжи.

Эти солидные доходы давали мне возможность заботиться о наших рабочих, проводить мероприятия по перестройке и модернизации фабрики и при этом выплачивать дивиденды в размере 20% от акционерного капитала компании, составлявшего всего лишь 500 000 рублей.

***

Остальные отрасли нашего товарищества не оказывали существенного влияния на формирование прибыли.

Маслобойный завод мой кузен Эрнст Шпис завел, имея в виду применение касторового масла при изготовлении масляных протрав, воздействию которых подвергается пряжа в процессе крашения. Однако от этого маслобойного завода на наши собственные потребности шло всего лишь 15% его продукции, остальные же 85% производились для продажи третьим лицам в Московском промышленном районе.

Расположен маслобойный завод был неудачно: с Болшевым тогда еще не было железнодорожного сообщения; эту проблему мы смогли решить совместно с «Товариществом Людвига Рабенека» только к середине 90‐х годов за счет гарантирования Московско-Ярославской железной дороге процента за проложенную тогда железнодорожную ветку Мытищи – Болшево – Щелково293.

Гораздо более чувствительным было то обстоятельство, что, поскольку идущие на переработку импортированные из Индии семена клещевины содержали всего 40% масла, а полученный при отжиме жмых (60% веса семян) в Болшеве мог быть использован лишь как горючий материал, наш маслобойный завод оказывался в крайне невыгодном положении по сравнению с заводами, находившимися в портовых городах (таких, как Одесса, Либава294 или Петербург): гораздо выгоднее было доставлять в Москву из Одессы 40% в виде масла, чем 100% в виде семян.

В техническом отношении наш маслобойный завод давно устарел и был довольно нелепым. Это я особенно отчетливо понял, посетив в Риге современный маслобойный завод, принадлежавший фирме «Вогау и К°». После этого я, насколько это было возможно, перестроил наш завод, оборудовал автоматическую подачу семян и установил современный пресс. Однако если расходы на отжим вследствие проведенных работ существенно снизились, то с неудачным географическим положением предприятия ничего поделать было нельзя. Это наше производство оставалось малоприбыльным.

Был, впрочем, момент, когда нам показалось, что экономическая основа маслобойного завода может измениться к лучшему за счет более эффективного использования жмыха. Один петербургский экспортер предложил нам за крупную партию жмыха сумму в два раза больше той, что мы получали, используя жмых в качестве горючего материала. Я тогда не подозревал, что оболочки семян клещевины, из которых состоял жмых, ядовиты, поэтому, не раздумывая, продал жмых предприимчивому экспортеру, не преминув, однако, навести справки о том, что он собирался с ним делать. Нам удалось выяснить, что он отправил жмых в Амстердам. Он использовался там в качестве корма для скота. В ходе своей ближайшей поездки за границу я отправился и в Голландию, чтобы установить непосредственные контакты с тамошними производителями кормов для животных.

В Амстердаме я узнал, что пресловутый жмых, на который я возлагал радужные надежды, отправился в Зандам. Я обрадовался поводу посетить этот прелестный городок, в котором Петр Великий изучал кораблестроение и в порту которого высятся целые пирамиды круглых красных головок сыра, ожидая погрузки на суда. Но, прежде чем отправиться на кормовую фабрику, я, проявив осторожность, решил сначала исподволь узнать, из какого же сырья они производят свою прекрасную продукцию. И тут, к своему ужасу, я услышал, что корм для скота, изготавливаемый на местной фабрике, в результате использования в качестве сырья жмыха оказался совершенно не пригоден для животных и привел к катастрофическим последствиям в молочной промышленности соседнего, богатого скотом района.

Я почувствовал себя чуть ли не соучастником этого злодеяния и поспешил ретироваться, чтобы не видеть укоризненных взглядов пасущихся на зеленых лугах коров.

Третьей коммерческой отраслью нашей компании был ализарин. Ализарин – это пунцовый краситель для кумача. Его в твердом состоянии (100%) привозили из Германии, в Болшеве мололи, растворяли в воде и двадцатипроцентный раствор использовали для крашения. Нашим поставщиком была фирма «Гауэ и К°» в Айторфе (Рейн-Зиг), которая производила превосходный ализарин, но в отношении цен не могла соперничать с тремя крупными немецкими красильными фабриками и в конце концов вообще прекратила производство. Так что нашей ализариновой коммерции не суждено было достичь успеха.

Важной опорой нашей компании были торфяные болота, связанные с фабрикой принадлежавшей компании веткой железной дороги длиной десять километров и шириной колеи один метр. Техническое оборудование, предназначенное для добычи торфа в промышленном масштабе, работало безупречно. Стоимость торфяных брикетов, включая доставку