после неудачного свидания с очередной практиканткой.

Длинный наглухо заклеенный конверт, а в нем согнутый втрое лист плотной белой бумаги, подкрашенный акварелью. В левом углу тушью нарисована зажженная свеча в строгом старинном подсвечнике, отбрасывающая тень на предполагаемую стену. В центре каллиграфическим почерком, будто гусиным пером, выведена строчка, взятая в кавычки и с многоточием в конце:

"Свеча горела на столе,

свеча горела…"

И все.

Если бы на конверте не было написано печатными буквами "ЮРИЮ МЕЩЕРСКОМУ", то я бы от него отказался. Просто представить себе не мог, от кого такое послание.

Весь следующий урок я сидел, как Штирлиц под колпаком у Мюллера. Всех девчонок в уме перебрал — ни до чего не додумался.

А я ведь с ними седьмой год учусь. Впрочем, не со всеми.

В конце прошлого года к нам пришла Катя Гобзева, а в этом году — две Даши:

Власик и Озмидова.

Ну, Катерина сразу отпадает. Она до сих пор, когда про себя читает, то

губами шевелит. Любая свеча погаснет. С Власик тоже все ясно.

Значит, остается Озмидова. Вот уж о ком я знаю меньше всего. Встречу на улице — не узнаю. Она после Нового Года пришла, такая маленькая черненькая в темных брюках и свитере. Борька еще брякнул тогда:

— Девка-чернавка.

А потом я болел …этим самым… эпидемическим паротитом. Короче, за тот месяц, что мы вместе прозанимались, я ее разглядеть не успел.

Следующим уроком был английский. Пол класса, роняя на ходу канцелярские принадлежности, сразу же умчалась на второй этаж. А остальные медленно потянулись в конец коридора. Последним, "дум глубоких полон", волочился я, чувствуя себя жалкой пародией на Евгения Онегина, не узнающего свою Татьяну.

Возле комнаты эстетического воспитания мне "подрезала нос" экзальтированная хоровичка "Зулейка" с выводком певчих мальков. Я невольно тормознул у открытой двери.

На стене напротив висело самое большое в школе зеркало родом из прошлого столетия. Оно провисало на веревках, как дряхлый старик на помочах. Я вошел в кабинет и встал напротив него. Зеркало было каким-то многослойно-мутным. Как будто с возрастом оно устало отражать что бы то ни было. Потому, взглянув перед собой, я увидел только смутный силуэт худого и не очень рослого парня с гривой всклоченных светлых волос.

Единственным, на чем мог отдохнуть глаз, был свитер, который Стоян привез мне со своей исторической родины: серо-голубой со сложным орнаментом на груди. И все-таки эта загадочная фраза, уже слышанная мной когда-то, такая таинственная и романтичная, была адресована именно этому хилому субъекту, отражение которого казалось полустертым карандашным рисунком.

После английского было два кошмарных урока математики (химичка заболела). Озмидова сидела в моем ряду за первым столом, не обернувшись ни разу. Для сравнения: Алиска, по Борькиным наблюдениям, поворачивается в среднем один раз в четыре с половиной минуты.

Я, не отрываясь, смотрел на толстую короткую косу новенькой, перехваченную вверху деревянной заколкой. Но, вероятно, для гипнотического воздействия глаза у меня недостаточно темные.

Математика, вообще, не мой конек. Равно как физика, химия, ОБЖ и еще четверть дюжины школьных предметов. Единственное, чему я радуюсь — это умению читать. Впрочем, этому я научился еще до школы.

Однажды я слышал, как озадаченный отец говорил Стояну:

— Послушай, мне его классная руководительница сказала, что он одаренный мальчик, с которым очень интересно разговаривать. И тут же выяснилось, что у этого "даровитого" мальчика по всем "основным предметам твердые тройки". Ты можешь мне объяснить, что это за странная такая одаренность?

Последовала долгая пауза.

— А что у него по физре?

— Точно не знаю, но, по-моему, что-то выше тройки.

— Ну, тогда все в порядке. У нас растет нормальный парень, которому не грозит истощение ранним умственным развитием.

После уроков я решил мчаться в раздевалку и так рассчитать, чтобы

столкнуться с этой Озмидовой лицом к лицу. Она же не Джеймс Бонд, должна же как-то на это отреагировать. Ну, а там посмотрим.

И надо же, нашей классной потребовались именно мои "метр пятьдесят в кепке с прыжком", чтобы привязать новую веревку к фрамуге.

Разумеется, пока я занимался цирковыми трюками со стулом на подоконнике, все наши разошлись по домам. Даже Боб. В раздевалке я встретил только Левку. Я подумал, может, у него что-нибудь узнаю, но как-то не получилось.

Тут к нам подошел парень из восьмого и говорит:

— Пацаны, хотите покурить? Гоните тогда по два рэ, у нас на Честер не хватает.

Левка отказался, а я как-то механически полез в карман и сунул ему

три монеты. Вообще, курить мне совсем не хотелось, но как-то неудобно было уходить после того, как скинулся со всеми.

Курили в старой спортивной раздевалке, где уже второй месяц не начинался плановый ремонт. Ребята все были малознакомые, и общего разговора не получалось. А просто так дымить было скучно.

Я свою сигарету докурил почти с отвращением и пошел домой.

Когда я открывал дверь, на наш этаж пришел второй лифт, и из него

вышел отец. Так что в прихожей мы раздевались вместе.

Уже снимая обувь, я почувствовал: что-то не так! Отец расстегнул

куртку, но снимать ее не стал. Он опустился на табуретку и многозначительно молчал, ожидая, когда я окончу возиться со шнурками.

От его взгляда у меня даже холодок по спине пробежал. Хотя понять,

в чем дело, я не мог.

— И давно ЭТО?! — наконец спросил он.

— Что? — растерялся я.

— КУРИШЬ ДАВНО?!

Я быстро оглядел себя, соображая, чем бы это мог себя выдать.

Бычок, что ли к одежде приклеился.

— Ну?

Когда на меня наезжает Стоян, я злюсь на него и жалею себя.

А когда меня отчитывает отец, я жалею его и злюсь на себя.

Сейчас был тот самый момент, когда я искал возможности успокоить отца.

Ведь не мог же я ответить, что покуриваю за компанию с ребятами уже второй год.

— От тебя так пахнет, как будто ты выкурил пачку сигарет!! Ты

отдаешь себе отчет, что это значит — курить в твоем возрасте?!

Наконец все объяснилось. А то я уже подумывал о сверхъестественных силах возмездия. С Борькой мы покуривали на улице, а сегодня нас набилось в раздевалку, как сардинок в консервную банку.

Честер же не каждый день курят. Хорошо, если на Союз насобирают.

Вот одежда и пропахлась. Но, разумеется, я не стал посвящать отца

в такие проблемы. Он, между тем, не на шутку разошелся.

— Сейчас же в ванную. Все снимешь и выстираешь, а сам — под душ,

с головой!!

Направляемый железной рукой отца, я