досматривали, предупреждая спекуляцию. За спекуляцию или малейшее воровство — сразу расстрел. Чтобы привезти родным хоть крошку еды, каждый хитрил как умел.

Выкладывая продукты, Сергей сказал:

— Мама, урюк тебе передал мой друг Левон из Армении, родные ему посылку прислали.

Настенные часы давно стояли с повисшими гирьками — к чему их заводить, если время смёрзлось неподвижной ледяной глыбой? Навскидку Варвара Николаевна определила — около трёх часов дня. Надо успеть переодеться и попить чаю, чтобы снова отправиться на работу. В следующий раз домой доведётся попасть только через пару недель, потому что все оставшиеся в живых сотрудники редакции перевелись на казарменное положение. И слава Богу, вместе легче выжить.

Чайник на буржуйке начинал уютно попыхивать довоенными воспоминаниями о даче близ Павловска, которую их семья снимала на лето. Неужели это когда-то было? Деревянный домик на две комнатки, тихое поскрипывание половиц под ногами, запах цветущей сирени, она, муж, маленький Серёжик, и горячий чайник на столе с вязаной скатертью.

Жаль, что когда счастье лежало в руках скромным букетиком полевых цветов, она не ценила данности, а истово рвалась куда-то вперёд, гнала время: быстрее, быстрее, ещё быстрее! Нет чтобы остановиться, задуматься, помолиться. В последнее время мысли о Боге, о вере приходили всё чаще и чаще, словно блокада возвращала давно утраченное. Наверное, потому, что душе надо было на что-то опираться среди беспросветного мрака и безумия.

На днях, отпросившись у главреда на пару часов, Варвара Николаевна сходила в Никольский собор и поразилась, как много народу в церкви. Истощённый священник служил молебен о мире. От голода лица людей стали похожими на лики, сошедшие со старинных икон: тонкие черты, впалые глазницы, тёмные тени наискосок скул. Именно тогда ей пришла в голову мысль записать, запечатлеть происходящее для истории, чтобы никогда больше… Никогда.

Свечей не было, и Варвара Николаевна оторвала от журнала кусок обложки, свернула в трубочку и затеплила огонёк на подсвечнике: «Спаси и сохрани моего сына Сергея, Господи. Он делает великое дело».

* * *

Поднеся руки ко рту, Варвара Николаевна подула на замёрзшие пальцы и пошла к письменному столу. Прочь водка — дурь, высасывающая человеческий мозг, надо сосредоточиться, сесть за пишущую машинку и начать печатать. Кто-то обязательно должен вести записи, потому что в мирные дни каждая весточка из блокады станет бесценной. От холодной спинки стула сразу заныла спина, а отёкшие пальцы плохо сгибались, но Варвара Николаевна заставила себя заправить лист бумаги, проверила ленту и выбила первые строчки:

«Ленинград жив. Света нет, тепла нет, воды нет, трамваи не ходят, в кооперативах ничего нет, две декады выдачи нормы нет. По улицам ходят тени людей, обречённых на смерть от голода. Гробы, гробы, трупы, трупы. И вместе с тем никогда мне не казался город таким прекрасным, как в эти смертельные дни. От мороза стоят такие белые деревья, так красива Нева и её набережные с замерзшими кораблями и застывшими домами. Город тих, словно уже вымер весь. Нет трамвайного шума. Радио не кричит, люди молча проходят, как автоматы, лишь редкие машины нарушают покой улиц обречённого города».

Руки Варвары Николаевны летали по клавиатуре, а глаза неотрывно смотрели на мешочек с урюком. Она ощущала во рту его кисловатый вкус, аромат, напоённый южным солнцем.

Не выдержав, она встала, налила стакан тепловатой воды из чайника и бросила туда одну урючину настаиваться. Спасибо неведомому Левону из Армении, пусть его семья будет счастлива!

В ожидании урючного чая руки привычно вспорхнули над пишущей машинкой. Теперь Варвара Николаевна не думала, о чём писать, а позволила мыслям самостоятельно ложиться на бумагу ровными печатными буквами.

«Господи, не дай мне погибнуть до февраля. Подкрепи мои силы лишним кусочком хлеба, иначе не выйдет очень нужная книга “Использование в пищу ботвы огородных растений”, потому что в редакции я осталась единственной машинисткой, а все остальные умерли».

Не в силах ждать, когда урюк настоится, Варвара Николаевна взяла стакан, не стараясь сдерживать дрожь в руках. При посторонних она стеснялась есть жадно, но дома можно расслабиться и долго, с блаженством сосать чуть размоченную абрикосовою мякоть.

От протопленной буржуйки в комнате стало немного теплее, по радио знакомый голос Ольги Берггольц читал стихи. Она сильная, Оля, она не сломалась в блокаду, как многие, а наоборот, смогла выжить.

Придвинув к себе кисет, Варвара Николаевна высыпала урюк на стол и стала бережно разбирать его на две кучки, себе и Ольге. Вчера Берггольц отдала свои карточки совсем малознакомому человеку, потому что он умирал. Надо ей помочь. Оля обязана выжить.

Она бросила быстрый взгляд на тарелку радиоточки с волнами Ольгиного голоса, чёткого, ровного, чуть хрипловатого.

С Ольгой Берггольц Варвара Николаевна познакомилась ещё в двадцатых, когда печатала для неё небольшую заметку в газету. Тогда Оля была круглощёкой, задорной, с чуть раскосыми глазами, придававшими её лицу что-то неуловимо степное, калмыцкое.

В следующий раз они встретились в конце тридцатых годов в длинном коридоре редакции. Ольга шла ей навстречу, стремительная и напряжённая. В первый момент Варвара Николаевна заколебалась: неужели Берггольц? О ней давно не было слышно.

— Оля?

— Я.

Это была уже совсем другая женщина с морщинками горя около красивых губ, и тонкими пальцами, не знавшими покоя.

Они присели на диванчик в закутке, и Ольга рассказала, что у неё умерли две дочки, но сейчас она снова ждёт ребёнка.

И вдруг, буквально через несколько дней, как обухом по голове: Ольга Берггольц арестована.

Её обвиняют в контрреволюционном заговоре против Сталина и Жданова.

Выпустили Олю через полгода, совершенно измученную и затравленную. От побоев в тюрьме она потеряла ребёнка, и уже никогда больше Варвара Николаевна не видела живого блеска в её глазах. Они стали твёрдыми и сухими, как кусочки асфальта.

Аккуратно ссыпав урюк для Ольги в кулёчек, Варвара Николаевна убрала другую порцию в жестяную банку из-под печенья и туда же втиснула плитки жмыха — не приведи Господь, крысы доберутся. Они и так шастают по всей квартире, ничего не боятся.

Про крыс тоже надо не забыть написать.

Варвара Николаевна подошла к пишущей машинке и, не садясь, отбарабанила:

«Нынче город заполонили огромные крысы, которые чувствуют себя хозяевами в домах. Говорят, что крысы бегут с погибающего корабля, а у нас они наоборот, стремятся на поживу. Значит, Ленинград ещё держится на плаву, хотя один Бог знает, каким образом».

* * *

Это казалось удивительным и непостижимым, но Ленинград собирался встречать Новый год. То тут, то там в руках прохожих вспыхивали зеленью еловые ветки, внося яркую нотку