машину с места. — Хотя нет! Есть! — Торопливо положив чеснок с шоколадкой в сумку с противогазом, Катя расстегнула ворот ватника и сняла с шеи крестик, найденный на колокольне. — Серёжа, возьми, носи, пожалуйста. Пусть он тебя сбережёт.

С тревогой Катя посмотрела в лицо Сергея, готовая к осуждению или непониманию, как она, советская комсомолка, может дарить такие подарки.

Несколько секунд, пока Сергей молчал, она сидела закаменев, но он вдруг мягко притянул её к себе свободной рукой и поцеловал в глаза:

— Спасибо, Катюша, я никогда не буду снимать твой крестик. Обещаю.

Машина медленно ехала по пустым улицам, между домов с тёмными окнами, мимо громады Троицкого собора, мимо Египетского мостика с гранёными стелами на парапете. Мост караулили мрачные чёрные сфинксы, прикрытые снежной порошей.

Утопающий в снегу город был тих, суров и прекрасен.

Казалось, что в целом мире нет никого кроме них и города, поэтому, когда из-за угла вывернул легковой автомобиль, Катя посмотрела на него как на мираж.

Сверкающая серым лаком машина и вправду выглядела чудом, неизвестно откуда возникшим в ночной морозной дымке среди развалин. Не доезжая до моста, легковушка остановилась, и оттуда легко выпорхнула девушка в пушистой шубке и меховых ботиках. Тщательно уложенная причёска золотилась на голове плотным шлемом. Вслед за девушкой со стороны водителя неторопливо вылез плотный мужчина в добротном армейском тулупе и с бутылкой шампанского в руке. По-барски опершись на дверцу легковушки, мужчина выбил пробку. Когда струя шампанского ударила вверх, девушка засмеялась и протянула ему два бокала. Чокнувшись, парочка выпила, уселась в машину и уехала, а Катя и Сергей, онемев, посмотрели друг на друга.

Катя чувствовала себя так, словно её ударили, а она не может дать сдачи. Увиденное не вмещалось в сознание и от этого было особенно горько и обидно.

Схватив Сергея за руку, она едва не выбила руль, а когда он резко остановил машину, взорвалась от возмущения:

— Это враги! Это не наши, не советские люди! Как можно? Скажи, Серёжа, как можно?

Сергей спокойно и твёрдо взял её за руку:

— Катя, это наши, советские люди. Просто они… — он помолчал, подбирая слова, — …просто у них другие ценности. Но нам с тобой таких не надо. Ведь правда?

— Правда, — сказала Катя, подумав о том, что для неё сейчас самое дорогое — Сергей и крестик, найденный на колокольне. Кусочек Родины.

* * *

Из письма немецкого солдата Вольфганга Буффа, погибшего в сентябре 1942 г. под Ленинградом.

В боевом донесении будет сказано: «Погиб, пытаясь оказать помощь тежелораненому солдату противника».

«Наш новогодний вечер был простым и скромным. Альфред, Гельмут, Карл Постлак и я вчетвером сидели в блиндаже вычислителей. Мы зажгли на ёлке свечу и пели любимые рождественские песни. В 22 часа началась небольшая артиллерийская дуэль с русскими, затем всё успокоилось, и мы вновь сидели, возвращаясь мыслями к прошлому. Какими щедрыми и весёлыми были эти дни в прошлом году в Гавре. Сейчас всё тихо и скромно, и мы радуемся, что все вместе сидим в тёплом блиндаже.

В 24 часа, в Новый год, в воздух полетели осветительные ракеты, началась стрельба, и мы запели: “Великий Боже, мы славим Тебя”.

Новый год приветствовал нас температурой — 34 градуса. Это пока рекорд мороза. Но безветренно, так что довольно терпимо. В короткие дневные часы светило солнце, превращая в сказку зимний лес, укутанный снегом. Я чувствую себя всё лучше и решился выйти из блиндажа. Через несколько дней надеюсь полностью выздороветь.

Сегодня в дополнение к гороховому супу были абрикосы. Радует, что даже в нынешних условиях у нас хорошее снабжение. Вновь, несмотря на транспортные сложности, точно в срок из Риги были доставлены водка и латвийский шнапс. Раньше я эти вещи не любил, но здесь, на холоде, чтобы согреться, выпиваю несколько капель. Отрицательных побочных явлений не ощущаю.

Что принесёт нам новый год, никто с определённостью сказать не может, а предположения самые различные. Ожидают на весну продолжения боёв с русскими, а в течение лета — окончания войны. Но что затем произойдёт? Как будут побеждены Англия, а затем Америка? Предположения делать никто не отваживается. В ожиданиях все очень осторожны и конец войны отодвигают на далёкую перспективу, в лучшем случае — на осень 1943 г. 1942 г. упорно называют годом выживания. На большее воображения не хватает. Конца войне не видно. Не означает ли это, что “Час Господний” близок? Час, когда Он сам положит конец этому безумию»[20].

* * *

Слова Сергея про разные ценности Катя вспомнила на следующий день, когда они с Машей дежурили в своём квартале. Кругом один снег, сугробы и дома со слепыми окнами. Людей было совсем мало, и почти все они тянули за собой саночки: кто с ведром воды, кто со скрюченным дистрофиком, кто с покойником.

Мороз вызверился так, что казалось, даже воздух замёрз до состояния льда, ломаясь в лёгких при каждом вдохе и выдохе. У Маши заиндевели ресницы, и Катя рукой в варежке проверила свои ресницы, хотя не могла почувствовать их сквозь шерсть грубой вязки.

Варежки подарила старушка, которой она помогла донести до дома кастрюльку с водой. Бабушка дарила их торжественно, с глазами, полными радости:

— Возьми, внученька, потешь мою душеньку. Вы, девушки, для нас словно ангелы с небес.

«Ангелы в казённых валенках», — подумала Катя, хотя слова старушки приятно тешили самолюбие.

Обстрел начался по расписанию, около пяти вечера. Когда снаряд ухнул в конце улицы, Катя с Машей разошлись в разные стороны и стали останавливать прохожих, не давая пойти под обстрел. Часто люди спорили или даже пытались сбежать. Измученным ленинградцам обстрел казался досадной задержкой, потому что они давно перестали бояться смерти.

Усмотрев впереди одиноко бредущую фигуру, Катя повысила голос:

— Гражданин, эта сторона улицы особо опасна! — Написанная голубой краской табличка с предупреждением была нарисована на соседнем доме, и прохожий мог не обратить на неё внимание. — Гражданин, остановитесь!

Но человек упрямо шёл вперёд, прямо под разрывы снарядов. Иногда, выбившись из сил, он останавливался, опирался руками на колени и отдыхал. Так делали многие, зная, что если свалишься, то навсегда останешься лежать в снежном сугробе, потому что дистрофики не могли самостоятельно подняться на ноги.

Махнув Маше, чтоб оставалась на месте, Катя прибавила шаг и догнала мужчину.

— Гражданин, туда нельзя, обстрел!

Он повернул к ней полное, бледное лицо, от водянки раздутое, как шар, наполненный водой. Катя не гадала, сколько ему лет. Могло быть двадцать, а могло семьдесят.