— Глафира, — оглянулась Глашка на маму, чувствуя царящее напряжение.

— Глафира? — скривилась новоявленная «бабушка», всем своим видом выразив «фу». — Это мама тебе выбрала такое имя?

— И вас забыла спросить, — встала Эрика перед Ильёй, что уже поднял ничего не понимающую, но расстроенную малышку на руки. И так хотелось сказать сыну: «Данила, не раздевайся, едем домой!» Но Эрика не могла сейчас оставить Илью одного. Да и рада была возможности сказать этой женщине в лицо всё, что о ней думала.

— Вы им не бабушка, Юлия Геннадьевна, — прижала она к себе Данилку.

— Так они всё же не дети Ильи? Так я и знала, — хмыкнула та, небрежно приподняв прядь светлых волос на голове ребёнка и победоносно развернувшись к бывшему мужу. — Вам же обоим какую лапшу на уши не навешай, вы всему верите. Откуда у нас в роду блондины?

— Мама! — рявкнул Илья.

Но Эрика поступила радикальней: отшвырнула ухоженную руку с острыми как стилеты ногтями с головы сына и загородила его собой.

— Ой, всё! — сморщилась та. — Только не надо делать из меня бабу Ягу. Ты мне никогда не нравилась, Максимова, и ни для кого это не секрет, — обернулась она к Эрике. — И, если ты была беременна уже тогда, когда плакала у меня на пороге, могла бы выражаться яснее. Глядишь, и помогла бы, чем смогла. Хотя, — смерила она Эрику взглядом, — я ведь, кажется, именно так и сделала?

— Я не плакала у вас на пороге, — покачала головой Эрика. — И да, вы щедро поделились со мной наличкой, получив доверенность на продажу нашего с Ниной дома. Надеюсь, неплохо наварились?

Майк молча забрал детей и повёл их куда-то по дому, пока остальные так и стояли в большой прихожей. С лестницы на второй этаж слышались топот и детские голоса.

Эрика накрыла своими ладонями руки Ильи, что легли ей на плечи.

— Девочка моя, — устало вздохнула Юлия Геннадьевна, и громко цокая каблуками по огромному светлому помещению свободной планировки, что они так и не успели пока осмотреть, направилась в гостиную, оглянувшись на ходу, словно приглашая их за собой, и продолжая говорить. — Если бы я хотела «навариться», как ты изволила выразиться, то старенький дом двух несчастных сироток — последнее, что я бы для этого выбрала.

Она налила себе выпить, стоя у бара ко всем спиной, словно и не сомневалась, что они пойдут за ней. Но Эрику так умилил вид тощенькой ёлочки, украшенной явно мужской рукой, что плевать она уже хотела на эту женщину, называвшую себя матерью Ильи, и на всё, что она скажет. В конце концов, они приехали не к ней, и здесь не ради неё.

Эрика перехватила за руку Илью, потянув его к ёлке:

— Она такая милая, — смешно сморщила Эрика нос, поправляя мишуру.

— Я старался, — тепло улыбнулся он. — Жопь её уже дважды повалил и изрядно потрепал, — посмотрел он на кота, опасливо подглядывающего из-за выступа стены за детьми, что Майк увёл наверх. — Его одного оставлять никак нельзя. Дичает.

Сердце сжималось от одиночества, которое сквозило в этом большом пустом доме из каждого угла. Доме, который уютнее не делал даже старый кот, которого Эрика никогда не любила. Но сейчас Эрика прониклась теплом к этой облезлой животине уже только за то, что он один и скрашивал Илье все эти долгие годы. Как бы Эрике ни было тяжело, у неё всегда были Нина и дети. Дети, у которых его глаза, его серьёзность, его улыбка. А что было у Ильи? Работа? Случайные подружки? Он первый раз потянулся душой к девушке, что поддержала его в очень трудный для него момент в жизни, и та оказалась расчётливой сукой, которую интересовали только его деньги и открывшиеся неожиданно перспективы.

Эрика и не знала, что из-за неё он столько лет не общался даже с матерью.

Но сейчас, глядя на эту стройную ухоженную женщину, держащую в красивой руке бокал хотелось, чтобы она подавилась уже своей злостью и валила туда, откуда приехала.

«Ради чего?» — прищурилась Эрика, вглядываясь в её уставшее породистое лицо.

Раньше она и не задумывалась, похож ли на неё Илья, но сейчас защемило в груди, видя, как одинаково болезненно они хмурятся.

Как же дорого они все заплатили.

А за что?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эрика обняла Илью, стоящего к ней лицом и посмотрела из-за его плеча на Юлию Геннадьевну.

— Наверно, оно стоило того, да? — встретилась она с матерью Ильи глазами. — Вычеркнуть шесть лет из своей жизни. Не общаться с сыном. Не видеть, как растут внуки. Взращивать в себе эту злость, гордость, презрение. Ради чего всё это, Юлия Геннадьевна?

Илья упёрся лбом в её плечо и тяжело вздохнул.

— Это был не мой выбор, — покачала головой его мать, отхлебнула, поморщилась.

— Ну пусть, если вам легче так думать, — прижалась Эрика щекой к горячей лысой голове Ильи.

А где-то там ещё в жёстком запое Алый. Эрика звонила ему каждый раз, когда Илья возил её в больницу к Нине. Когда и на третий день он не взял трубку, дозвонилась его другу, с которым они должны были справлять Новый год.

— Вы поссорились что ли? — на всякий случай уточнил он, а когда Эрика согласилась с его версией, не вдаваясь в подробности, ответил: — Да в порядке он. Пьёт. Протрезвеет — приедет. Не пугать же детей перегарищем и небритой опухшей рожей.

Но душа за него всё равно болела.

И что-то так всех стало жалко.

— Вот почему? — посмотрела она на Илью и покачала головой. — Почему нельзя жить мирно? Всем. Дружить. Общаться. Встречаться семьями. Ведь когда-то мы именно так и жили: я, ты, Нина, Алый, — дрогнул её голос, — твоя мама, отец.

— Просто ты добрая девочка, — коснулся кончика её носа пальцем Илья. — Сильная, смелая, отчаянная, но добрая. А жизнь такое дерьмо, — улыбнулся он горько. — Пойдём, покажу тебе второй этаж. Отец там уже завалил его игрушками.

Стоя у огромного окна «детской», Эрика видела, как одетая в дорогую мягко струящуюся серебристую шубу, из дома одиноко вышла мать Ильи. Как выбежал за ней Майк. Их недолгую перепалку. Его отчаяние. Её гордо вскинутый подбородок. И оранжевое такси с шашечками, что увезло её прочь.

— Мам-а, — тихонько позвала Глафира. — А эта тётенька правда наша бабушка?