‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Как странно порой бывает: ждёшь чего-то ждёшь, преодолеваешь каждый день как крутой перевал, прячешь слёзы, уткнувшись вечером в подушку, переживаешь ночь в надежде, что утро принесёт облегчение, заставляешь себя быть сильной, смелой, стойкой в ожидании того, во что уже устала верить. А когда оно вдруг сбывается, кажется, что так всегда и было.

Шесть лет, пять месяцев и одиннадцать дней она его ждала.

Падала и вставала, карабкалась на эту отвесную гору, порой ползла, срывая в кровь ногти, стиснув зубы, уворачиваясь от летящих в лицо камней, а иногда и не успевая увернуться, но шла, потому что иначе не могла. А очутилась в кольце его рук — и, казалось, что он никогда её и не отпускал. Словно и не было этих лет, месяцев и дней — такой он с первого прикосновения был родной, близкий, любимый. Настолько это было естественно, что он рядом — словно всё это время Эрика жила без одной руки. А теперь их снова две.

Данилка поначалу осторожничал, супился, ворчал. Но только когда они находились рядом с Ильёй становилось понятно, что похожи они куда больше, чем кажется. За весь новогодний вечер только Илья и смог выдержать такое количество информации о насекомых, и к бою курантов даже сносно разобрался, что ежемуха большая и ежемуха толстая — это одна и та же муха, а вовсе не гибрид мухи с ежом.

— У меня только один вопрос, — помогая Эрике накрывать на стол, задержался Илья на секунду в дверях с салатником в руках. — Что курят эти энтомологи?

— Она занесена в Красную книгу природы Ленинградской области, — пришёл за ним на кухню Данил. И банка с сушёными мухами, что он наловил летом, похоже, первый раз нашла достойного ценителя.

— Да чёрту всё это, Майк! Как бы мы не встретились, забудь, — вернулась Эрика к разговору, когда Илья вышел. — Теперь я хочу знать всё про его лейкоз, — и как она ни старалась быть спокойной, у неё тряслись руки, поэтому то, что пришлось делать ножом — резал Майк. — Чувствую и я бы закурила, — оценила она свой тремор и открыла форточку рассохшегося старого окна.

Майк успел смотаться до дома и привёз всё, что они накупили и наготовили, Илье — таблетки. Эрика только помогла всё достать и распаковать от пищевой плёнки и пакетов, в которые он всё щедро завернул.

— Я уже рассказал тебе всё, что знал сам, — вдохнул он ворвавшийся в окно свежий воздух полной грудью. — Сейчас он пьёт какие-то тяжёлые препараты, потом по результатам анализов, скорее всего понадобится ещё курс химиотерапии или два. А потом только ждать и молиться, чтобы не было рецидива.

— Сколько ждать?

— Обычно года через два уже можно с уверенностью сказать, что болезнь отступила.

— А рецидив? — ковыряла облупившуюся краску на подоконнике Эрика.

— Рецидив — это, считай, приговор. Там уже только пересадка костного мозга. И я вчера звонил в клинику — в имеющейся базе данных донора не нашли. А уезжать в Америку он не хочет. Или, возможно, не хотел, — отложил Майк нож, — потому что сначала решил найти тебя. Я не знаю, что его держало. У нас не принято это — делиться личным. А Илья всегда был молчаливым, замкнутым. Да, кому я это рассказываю, — махнул он рукой.

Эрика слушала молча.

И всё, что она слышала — ей не нравилось.

Нет, нет, нет и нет. Она не могла его потерять. И, конечно, не собиралась держать, если для лечения ему нужно будет уехать. Но думать о том, что придётся снова расстаться, на что явно намекал Майк, не могла. Как пока не могла без слёз видеть и его лысую голову. Хотя Илье шло. На удивление шло. Он казался взрослее своих лет, серьёзнее, хотя куда уже серьёзнее. А ещё смотрелся интереснее. Словно из гадкого утёнка превратился в лебедя. Правда именно она этого «лебедя» Эрика видела в нём всегда.

Только исполнилось одно заветное желание, что она шесть лет подряд загадывала под бой курантов, как тут же появилось новое.

«Мы не потеряем тебя в новом году, родной мой. Не потеряем!» — уговаривала она пузырьки шампанского в бокале и всё же прослезилась, глянув на тарелку напротив. Непустую тарелку, возле которой видела его широкую ладонь.

В отличие от осторожничающего Данилки, Глафира, кажется, была без памяти влюблена в них обоих: и в Илью, и в Майка. Но она всё же так и уснула у Ильи на руках, не дождавшись полночи. И глядя на её безмятежное личико, Илья благостно улыбался, но не разрешил её будить. Так и держал спящую дочь на руках пока сидели за столом. Потом сам уложил её в кровать. Поцеловал уставшего Данилку, уснувшего едва коснулся головой подушки.

В обнимку с Эрикой они пошли провожать до машины Майка.

А потом, наконец, остались одни.

Одни настолько, чтобы эти шесть лет разлуки выплеснуть за одну ночь. И не только словами. Его губы были куда убедительнее слов, а руки — куда откровеннее любых признаний.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты должен знать, — прошептала Эрика в его взмокшую шею, когда очередной раз отскрипел своё несчастный старенький диван, — что я… — и не смогла сказать про Алого.

Алый, конечно, звонил, убедиться, что у них всё в порядке. Но Эрика, закрывшись в Нининой комнате с телефоном, не сказала и ему про Илью.

Не сегодня. Не сейчас. Сегодня всё и так было слишком хорошо и слишком плохо одновременно.

— Алый? — переспросил Илья, всё ещё поражая Эрику своей способностью понимать без слов.

Она молча кивнула. И закрыла глаза, не в силах видеть, как на его лице заиграли желваки. Делать ему больно — вот что в этой правде было невыносимее всего.