нам теперь одно из двух остается: либо их на чистую воду выводить, все их планы порушить, либо Деревню Солнца окончательно забыть и пох…рить, как последнюю утопию угнетенного человечества.

— Хотите сказать — «Город Солнца»?

— Город нам даже с помощью ООН не потянуть. Сознательности такого масштаба не хватит. А деревеньку дворов на двадцать могли бы.

— Вы серьезно?

— Он уже два раза заявление на областное руководство писал, — не открывая глаз, пояснил Василий. — «Просим в порядке социального эксперимента местного масштаба разрешить на малоосвоенном участке тайги построить «Деревню Солнца» для полноценного научного освоения природных ресурсов и справедливого совместного проживания».

— Прореагировали?

— Позвонили.

— Кому?

— Артисту. Объяснили, если сам со своими придурками справиться не можешь, окажем помощь.

— В смысле?

— Поедет в эту самую деревню арии из любимых оперетт исполнять.

— Я бы его туда только в качестве наглядного пособия человеческой подлянки. Чтобы постигали, как из человека полная гнусь получается.

— Да он человеком еще ни разу не был. Разве только у мамки в пузе, — не согласился Василий.

— Почему вы его Артистом называете? Причина имеется какая-нибудь?

— Врет без остановки, — пробурчал Василий, поворачиваясь на другой бок.

— Слух у него, конечно, имеется, раз его рабочим сцены в оперетту приняли, когда из института за дурь выперли. Потом, правда, по партийной линии батя восстановил, поскольку в обкоме хозяйством заведовал. Так ведь уходить не хотел. Говорит: «Хочу артистом быть, а не охотоведом». Только тяму на своем стоять не хватило, отчего случилась наша общая непоправимая ошибка. По первости после Шабалина мы даже обрадовались. Веселый, на гармошке играет, за бабами не дурак. Пока Шабалин его за свою Надьку не пристроил. Разглядел своего полноценного заместителя.

— Ну, до старика ему далеко, — не выдержал Василий.

— Не скажи. У него еще возможностей на полную катушку себя проявить не случилось.

— Все равно до Змея Горыныча ему не дотянуть. Тот, если что, себя не пожалеет, до последнего на своем стоять будет. А Игореше только о себе, любимом, забота. Старик — листвяк закаменевший, а этот так, труха.

— От трухи всякая зараза и ползет.

Неожиданно насторожился и чуть слышно заворчал Кармак. Собеседники замолчали и уставились на пса.

— Ну вот и гости пожаловали, — легко поднявшись на ноги, сказал Василий. — Скорей всего, пиратов сговорили. Удостовериться, чтобы ошибочки не вышло. Заодно по сусекам пошарить. Значит так: я в засаду, на случай критической ситуации. Михаил — на кухню, второй вход прикроешь. Если они всерьез, пальни по ушам разок-другой, чтобы ощутили. Вы, отец Андрей, хорошо бы в сторонку — мол, я не я, хата не моя. Мы им сейчас устроим стыковочку-разборочку.

Кармак зарычал громче и напрягся, готовый кинуться.

Из соседней комнаты вышла Аграфена Иннокентьевна. В руках она держала старую двустволку мужа.

— Мать, не возникай, сиди у себя. Сами управимся. Кармака с собой прихвати, чтобы не подстрелили сдуру. Мне тогда с Арсением Павловичем лучше не встречаться.

— Интересно, как они свое появление объяснять будут? В такое время даже по пьянке в гости не ходят, — ни к кому не обращаясь, поинтересовался Михаил.

В дверь осторожно постучали.

Василий отступил за полуоткрытую дверь Машиной комнаты.

Кармак злобно рычал и рвался от удерживающей его Аграфены Иннокентьевны.

Отец Андрей поднялся и шагнул было к двери, но Михаил, изобразив лицом нечто похожее на предупреждение не трогаться с места, для усиления эффекта повел туда-сюда карабином.

Постучали сильнее.

— Кто там? — сонно, словно спросонья, подала голос Иннокентьевна, едва удержав рванувшегося к дверям пса.

— Свои, мать, открой, — раздался голос Виталия.

— Интересное кино, — выглянул из-за двери Василий. — Как говорил наш старлей, «лучше неприятная неожиданность, чем неожиданность непонятная». Открывай, мать, узнаем, чем старшой нас порадует. Видать, серьезное что-то, если Виталька ни свет ни заря из-под Райкиного бока выпростался. Открывай, открывай…

— Свой, — не очень уверенно сказала Аграфена Иннокентьевна Кармаку. — Свой, сидеть! — И не открывая дверь, спросила: — Случилось чего?

— Случилось. Открывай давай скорей. Времени всего ничего.

— Погоди, кобеля закрою. А то порвет еще. Он чужих на дух не переносит.

Иннокентьевна завела Кармака в соседнюю комнату и пошла открывать. Но у самой двери снова замешкалась. Смутное сомнение не давало ей покоя. Слишком необычным было это внезапное ни свет ни заря появление Виталия.

— Ты там один или с кем? — тихо, словно боялась, что ее услышит еще кто-то стоящий за дверью, спросила она.

— Мне еще только «с кем» не хватало. Узнают, что я сюда подался, можно будет домовину заказывать. Открывай.

Василий подал знак матери: «Открывай»! и снова скрылся в Машиной комнате.

Аграфена Иннокентьевна отодвинула щеколду. Виталий распахнул дверь, но в комнату почему-то заходить не стал, так и остался на пороге.

— Значит, мать, такое дело… Зарубин в город рванул, так?

— Ну. Ты-то откуда узнал? Никому не было говорено. Всего часа три как уехал.

— С дочкой?

— С кем еще? Только об этом никто знать не должон.

— Кому надо узнали.

— Узнали, и ладно. Теперь-то чего?

— Теперь-то? Теперь только и начнется все. Давай, мать, рвем отсюда, пока никого.

— Чего начнется-то, можешь сказать аль нет? Несешь незнамо чего.

— Было незнамо, пока добрые люди не намекнули. Доедут они там до города, еще неизвестно, а здесь вам теперь делать нечего. И попу лучше подальше отсюда. Они разбираться не будут.

— Да кто они-то?! — закричала Аграфена Иннокентьевна. — Без моего согласия никто сюда и шагу не ступит. Викентич меня за хозяйку оставил. Во двор никого не пущу, не то чтобы в дом. Ружье возьму, Кармака спущу — пусть только сунутся.

— Будет называться — вооруженное сопротивление законной власти. Вы хоть, товарищ священник, ей объясните.

Отец Андрей подошел и стал рядом с Аграфеной Иннокентьевной.

— Может быть, все-таки объясните, что произошло? Или, если я вас правильно понял, может произойти?

— Виталий это, старшой мой, — неожиданно всхлипнула Аграфена. — Напугали, видать, раз ни свет ни заря