— Знаешь, голова у меня болит, да и подташнивает. Наверное, и вправду, сотрясение. Я пойду, полежу лучше, может, посплю ещё.

— Ну давай, давай. А завтракать-то будешь?

— Нет, что-то не хочется. Если только потом, ближе к обеду.

Артем ушел в горницу, разделся и лег на диван. В окно ярко светило солнце, и это было так непривычно. От синего неба резало в глазах. Дядя Гена старался не шуметь, чтобы не мешать племяннику. Однако как ни старался Артем уснуть, сон не шел. К тому же настроение было, мягко говоря, не очень хорошее.

— Дядь Ген! — позвал племянник дядьку.

— Чего ты? — Тот вошел в комнату.

— Ты управился уже? Не занят?

— Не занят. Печку затопил, позавтракал, — дядя Гена присел на краешек дивана. — А ты чего хотел? Не спится?

— Слушай, я спросить вот тебя хочу… — Артем помолчал немного, собираясь с мыслями. — Ладно — продавщица ваша, Зинка… Но, по-твоему, этих уродов что мне по голове бутылкой дали, я тоже любить должен? По этому самому греческому «агапэ»? Сострадать им и ценить их? Там как сказано — люби ближнего своего, да? А кто этот ближний? Не хочешь же ты сказать, что эти дебилы мне ближние?

Он посмотрел дядьке в глаза. Тот вздохнул, с минуту помолчал, потом встал и подошел к окну. Артем заметил, что он часто так делал, когда собирался с мыслями — смотрел куда-то вдаль, словно искал там ответа на заданный вопрос.

— Солнце, наконец-то, выглянуло, наверное, первый раз за последние десять дней. — Он снова умолк, глядя на улицу. Племянник тоже молчал, лежа на диване и наблюдая за ним. Дядя Гена снова вздохнул. — Слушай, Артем, а как ты думаешь, кому это солнце светит?

— В смысле — кому? — не понял племянник. — Естественно, всем светит. Ты к чему опять клонишь?

— К чему клоню? Да к тому, что вот солнце светит всем, а не только тем, кто им любуется да нахваливает его. И вообще — оно просто светит и всё, и даже если все от него спрячутся в домах или за деревьями, оно не перестанет светить. Ты, племяш, не понял до конца, о чем я тебе толковал позавчера. Не понял про ту любовь, о которой я тебе говорил. Но это нормально. На это время нужно, да и то при желании разобраться. Ведь кто-то и вовсе думать об этом не хочет. Понимаешь, человек, у которого внутри есть любовь, кто пребывает в любви — он как вот это солнце. Не может он одних любить, а других нет. Но к этому надо прийти, это в одночасье не происходит. Однако без соответствующего стремления не произойдет никогда. Не может человек, в котором живет настоящая любовь, любить лишь какую-то избранную им самим кучку народа, а остальных ненавидеть, осуждать.

Да, сначала человек должен научиться любить хотя бы тех, кто живет с ним рядом — родных, соседей, коллег по работе. Тех, с кем он регулярно общается. Но потом ты сам увидишь, что просто не сможешь остановиться на этом. Возрастающая в душе любовь будет проситься наружу, будет идти вширь, захватывая всё больше и больше людей. Это не просто, как я уже сказал, но это того стоит.

Некоторые религии или конфессии определяют круг близких, как родственников, соседей, тех, кто рядом живет. Некоторые считают таковыми только своих единоверцев. Но я не могу с этим согласиться. Это всё полумеры, и такой подход возможен, как я говорил, лишь поначалу. Если мы признаём всех людей братьями, говорим, что все они являются творениями одного Бога, что все мы равны, то как же ты будешь выделять для себя каких-то особенных «близких»? То есть, все равны, но есть те, которые «ровнее», что ли? Нельзя любить и ненавидеть одновременно. Ненависть рано или поздно завладеет всем человеком и от любви не останется и следа. Сам не заметишь, как это произойдет. Да, вполне может быть ненависть к врагу в бою, например, но она не должна захватывать душу, она должна потом исчезнуть. И может, и должно быть неприятие греха как такового, но не ненависть к тому, кто, увы, согрешает. Понимаешь?

— Но как?! — Артем вскочил с дивана. — Я всё равно не понимаю, как я могу полюбить их всех?

Он сморщился и, взявшись за голову, сел обратно.

— Что, болит? — Дядя Гена подошел к племяннику и приобнял его за плечи. — Ложись, не скачи.

— Слушай, там у меня в куртке в кармане таблетки лежат, в бумажку завернуты. Ты бы мог принести?

— Сейчас принесу. — Дядька вышел в прихожую и через минуту вернулся с таблетками и стаканом воды. — На вот, выпей.

Артем проглотил таблетку и уже спокойным тоном повторил:

— Как я их полюбить всех могу, если один вид неприязнь вызывает?

— Это уже другой вопрос. Начать надо хотя бы с понимания того, что тебе без любви, вернее душе твоей без неё никак нельзя. Должно присутствовать внутреннее ощущение и осознание, что любовь нужна человеку как воздух. Ощутить потребность не столько в том, чтобы тебя любили, а в том, чтобы любить самому. Захотеть этого. В данном случае гораздо важнее, поверь мне, когда ты отдаешь, а не получаешь. Конечно, мы все хотим быть любимыми кем-то, и это нормально, так устроена человеческая природа, но это лишь животная её часть, и этим ни в коем случае нельзя ограничиваться. Отдавать в этот мир любовь не менее необходимо человеку, и вот это уже касается твоей души. Иначе она зачерствеет и покроется пылью. А что касается «получать самому», то душе, по большому счету, достаточно лишь знать, что она любима Богом, и всё… Ей для счастья этого вполне достаточно.

Артем вздохнул, закрыл глаза и прилег на подушку.

— Хорошо, допустим, ты меня убедил, и я хочу этого. Но ты так и не сказал, как я смогу сделать это на практике, если не ощущаю не только любви, но даже элементарной симпатии к этим людям? Я специально вот ехал в автобусе и разглядывал тех, кто рядом сидит. От силы два-три человека, на кого я могу смотреть с каким-то интересом, а к остальным либо никак, либо наоборот — только негатив.

— Ты по-прежнему понимаешь слово «любить», как обниматься, целоваться, вести задушевные беседы и прочее. Совсем нет. Любить человека, это как минимум не осуждать его, сопереживать и сочувствовать ему, относиться по справедливости. Почему ты не можешь посочувствовать тем, кто ударил тебя по голове бутылкой? Я же тебе говорил уже про это — таких только пожалеть и