Он, любимец интеллигенции, «Аграныч», как ласково звал его Маяковский – тоже да? Может попасть под этот лемех? Под этот топор?

Он, выполнявший когда-то особые задания Ленина? Он, личный друг Сталина? С которым они еще царскую ссылку вместе, рука об руку, плечом к плечу переживали?

Но все бывает. И самые близкие вождю люди навсегда исчезали в застенках.

И смерть, говорят, неотвратима.

Но для того чтобы отсрочить, отодвинуть ее, все средства хороши.

В последнее время Яков Саулович почему-то все чаще задумывался о пушкинском перстне. Он хорошо изучил его родословную, или, как говорили антиквары, провенанс. Узнал о том пути, который проделала печатка: от Пушкина – к Жуковскому и Тургеневу. Потом – в Лицейский музей и из него благодаря похищению – к Блоку. Затем к Гумилеву и, наконец, через его, «Аграныча», руки – к Маяковскому.

И вот, после самоубийства «певца пролетарской революции» почти семь лет кольцо пролежало в личном сейфе у Агранова. Ждало своего часа.

На смену Маяку поэта ведь нет достойного.

Таланты в СССР, конечно, имеются. Даже гении. Мандельштам, например. Какая мощь образов, сила стихосложения! «Золотистого меду струя из бутылки текла так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела…»[31]

Но он ведь – явный контрик, антисоветчик. Сейчас осужден и отбывает ссылку, а скоро, вероятно, репрессии в отношении него продолжатся. Какой ему перстень? Чтоб его при новом обыске изъяли, а поэт на допросе показал, что получил кольцо от товарища Агранова?

Или вот – Пастернак. Этот пока на свободе, но досье на него пухнет, тоже, скорее, не жилец. И уж во всяком случае не тот, кто достоин носить пушкинское кольцо.

Не Демьяну же Бедному, графоману, его дарить.

Не Безыменскому или Жарову.

По поводу печатки еще стоит задуматься!

«Мы, коммунисты, конечно, всяческую мистику отвергаем. Приметы разнообразные или там сглаз – все это бабьи сказки. Но, может быть, перстень и впрямь приносит несчастье? Вы только посмотрите: Пушкин – в тридцать семь лет убит на дуэли, Блок умер – едва за сорок, Гумилева – расстреляли, Маяковский – застрелился. Один только Тургенев прожил долго, но не сказать, что счастливо, помер в муках, от рака. Так, может, кольцо это горе приносит? Оно символ рока? И тот, кто им владеет, обречен?»

Если в свете этой мысли, да учитывая, что кресло под ним, Аграновым, шатается – может, следует от перстенечка поскорее избавиться?

Мысль, что нужен для печатки следующий адресат, владела им давно. Он изучал, искал, читал.

И вот, наконец, нашел, разведал, кому мог бы кольцо подарить.

Молодой крестьянский поэт. Из самой что ни на есть смоленской глубинки. Конечно, по искусству стихотворчества – не Мандельштам, не Пастернак. И даже не Маяковский. Простенько все, безыскусно. Зато понятно от первой до последней строчки.

Его первую поэму Агранов проглядел по диагонали. Идейно все выдержано: дальняя провинция, глухая деревенщина. Идет коллективизация. Ужасные кулаки, плохие попы. Мятущийся главный герой, который, в конце концов, приходит в колхоз. Большая надежда у всех героев (и автора тоже) лично на товарища Сталина – о вожде написано с придыханием.

Судя по тексту, поэт – парень очень даже наш, советский. Комсомолец до мозга костей. Но и талантливый. Свежесть, яркость, простота – этого не отнять.

А главное, сам Хозяин, Коба, поэму этого парнишки вроде бы прочитал – и ему, говорят, понравилось.

А раз так, значит, самое время данной креатуре волшебный перстень вручить.

Агранов запросил дело поэта. В его организации на каждого представителя творческой интеллигенции имелось свое досье. Буквально – на каждого. Вся среда поэтов, прозаиков, художников, кинематографистов была пронизана сетью сексотов. (Эту сеть во многом сам Агранов плел.) Спецсообщения от агентуры поступали в огромном количестве, десятками каждый день.

Якову Сауловичу надо было предварительно узнать: не замаран ли молодой поэт в чем-то, от чего впоследствии не отмоется. Не оскоромился ли невоздержанными речами, а пуще того – заметками или стихами. (Как тот же Мандельштам выступил в 1933 году: «Мы живем, под собою не чуя страны… А где хватит на полразговорца, так припомнят кремлевского горца»[32] – кто ему, спрашивается, такое простит!)

Но тому мальчишке хотя и пытались пришить в родном Смоленске контрреволюцию, но (Агранов суперопытным глазом без труда разглядел) в деле том не имелось ни-че-го. Конечно, если б Агранов своими руками тот заговор конструировал и задача имелась – стереть в лагерную пыль, то, конечно, стерли бы. Но в Смоленском управлении и исполнители оказались неважные, и смастырить дело не постарались. А в реальности ничем себя талантливый молодой человек не скомпрометировал.

Значит, кольцо ему можно подарить. А при случае – поведать об этом Кобе. Никто ведь в точности не знает, как у товарища Сталина вызревают решения и какие аргументы становятся решающими, казнить ту или иную персону или помиловать. Может, история про пушкинский перстень, сохраненный через века, сыграет свою роль в момент, когда решать будут его, Агранова, судьбу.

В деле претендента значилось: в настоящий момент учится в МИФЛИ, проживает в общежитии на Стромынке. Конечно, комиссар госбезопасности первого ранга мог распорядиться, и кандидата немедленно доставили под белы рученьки к нему в кабинет, но… Во-первых, зачем пугать хорошего (кажется) человека. А во‐вторых (и в-главных), Яков Саулович ведь и сам, как и все прочие работающие на Лубянке, находился под перекрестным секретным наблюдением. Вызовешь к себе нового человека, и сразу, где надо, заметят и отметят: кто такой? Почему вызван? О чем говорили? Или, может, сговаривались? А не готовится ли что против партии и товарища Сталина?

Поэтому Агранов решил действовать строго самостоятельно.

Адрес проживания кандидата в деле имелся.

«Время к вечеру, занятия в институте уже закончились, поеду-ка я к нему в общежитие. От Ростокинского проезда, где корпус ИФЛИ, до общаги на Стромынке путь недальний. Если в пивную не завернул, претендент должен домой вернуться».

Из соображений конспирации решил личную машину не вызывать, поехать на метро. Тем более станция «Дзержинская» под боком. И там от «Сокольников» до Стромынки дошагать.

В Московском метрополитене имени Кагановича, открытом два года назад, Агранов, конечно, езживал – из чистого любопытства. Оно ему понравилось. Красивое, прохладное, с «лестницами-чудесницами». С огромными прекрасными залами на «Комсомольской» и «Дворце Советов».

Вот и сейчас отправился – в гражданке, конечно, чтобы нарукавными и петличными золотыми звездами народ не смущать. Но и цивильная одежда Якова Сауловича в толпе, конечно, отличала – тут он с конспирацией маленько промахнулся. Гимнастерки и бриджи люди его круга носить перестали давно, еще в двадцатые. И сейчас надевал Агранов прекрасные английские ботинки, купленные в спецраспределителе, легкое габардиновое пальто, в спецателье прекрасно пошитое, и шляпу-борсалино. И тем он, конечно, сильно отличался от затрапезной рабоче-студенческой публики в метро, где и телогрейка, подпоясанная веревкой, не выглядела редкостью.