– А если убийца – как раз она? Или ее дочка?

– Тогда мы будем бороться! – с деланым оптимизмом воскликнул адвокат.

Они распрощались.

Еще пару недель назад, до убийства и вновь разгоревшегося романа с Кристинкой, поэт не преминул бы подкатить к красавице-мулатке, обретавшейся в приемной. Чем черт не шутит, может, ей милы состоявшиеся мужчины. Как говорится, богатый мужик старым не бывает. Но сейчас – Богоявленский прислушался к себе – нет, совершенно не хотелось. Гораздо больше заботило, как выйти сухим из воды. А тело и лицо Кристинки волновало больше.

* * *

Когда Богоявленский вышел от адвоката, ему снова пришлось пройтись по Газетному переулку в сторону Тверской. Напротив почтамта его внимание привлек газетный киоск с выставленными в витрине изданиями. Он остановился, пригляделся. Заголовок на первой полосе газеты «ХХХпресс» кричал:

ПОСТЕЛЬНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ АКТЕРА ГРУЗИНЦЕВА!

А чуть ниже:

Зять самой богатой женщины России был в интимной связи с юной красавицей!

Содрогаясь, поэт купил грязный листок. На первой странице, под кричащими шапками размещалось фото, явно сделанное с того самого видеофайла, который он (а также Кристина и ее муж) получил вчера. На нем совершенно голый молодой Грузинцев обнимал нагую юную Кристинку. Слава богу, интимные детали были, как говорят киношники, заблюрены, то есть размыты до неузнаваемости. Неопределимо оказалось также и лицо девушки. Уф, и на том спасибо!

На второй и третьей полосе был и современный Грузинцев во всей красе, топлес в качалке, и он же целующийся с Ольгой Красной (подпись – эпизод спектакля такого-то), и другие пикантные кадры из видео с Кристи. Ну и текст, разумеется. Сдерживая тошноту, Богоявленский пробежал глазами пасквиль. Ничего нового: «Говорят, часто изменял своей супруге… В качестве любовниц Грузинцева называют… – в перечислении имен, порой известных даже Богоявленскому, значилось имя Ольги Красной. – До женитьбы вел, как утверждают, совершенно разнузданный образ жизни… В распоряжение редакции попала… На видео, датированном 2002 годом, актер демонстрирует свои интимные умения с пиарщицей Кристиной К.»…

«Какие мерзкие твари! – подумалось поэту. – Как опустилась наша журналистика по сравнению со свободой, что царила в девяностые! Теперь писарчуки заняты в основном тем, что власть имущим все возможные места вылизывают, или неприкрытой пропагандой занимаются, или грязь о знаменитостях раскапывают. Другого не дано.

Но кому понадобилась эта кампания против мертвого актера?! Уже вторая публикация! Меня походя позавчера задели, теперь Кристину и самого Грузинцева. Какая мерзость! Не успели артиста похоронить, а его уже всюду полощут! Не иначе, чей-то заказ. Но чей?»

И тут, словно отзываясь на его мысли, у Богоявленского зазвонил телефон. Он глянул на определитель: «Боже мой! Как странно! Может, это как раз и есть ответ на мой вопрос: кому выгодно?»

* * *

Когда Богоявленский в восемьдесят шестом поступил на журфак, он уже был звездой. Подборка в «Юности» и готовящийся стихотворный сборник в издательстве «Молодая гвардия», к которому писал предисловие сам Вознесенский, дорогого стоили. Девушки, не исключая распоследних мажорок, наперебой предлагали юному поэту свою дружбу – невзирая на то, что жил он в хрущобе в Люберцах и папа его был «всего лишь» главным инженером районного УДХиБ (управления дорожного хозяйства и благоустройства).

Вот и Милка, одна из его тогдашних пассий, оказалась внучкой (как говорили) чуть ли не кого-то из членов политбюро. Когда они с нею прогуливались за ручку в районе журфака: Никитских, Спиридоновки и Поварской (улицы те, впрочем, именовались тогда Герцена, Воровского и Алексея Толстого), она открывала ему секретную Москву, о которой не писали в путеводителях. Показывала целый этаж на углу с Садовым, где помещается семейство Михалковых. Рассказывала, что в церкви Большого Вознесения у Никитских ворот, где венчался Пушкин, ныне изучают высокое напряжение и пытаются приручить молнии – под куполом там установлены гигантские медные шары, откуда бьют вниз громовые разряды. И та же Милка однажды обратила его внимание на один из современных (в ту пору) кирпичных домов для тогдашней элиты. Шестой этаж в нем (если присмотреться) был выше, чем все другие. Девушка, смеясь, пояснила: там находилась квартира одного из членов политбюро (Богоявленский сразу забыл, кого именно).

Настоящий роман меж ними так и не случился, а вскоре, курсе на четвертом, Милка, на волне перестройки, умотала учиться в Штаты, да так там и осела.

А теперь, как оказалось, именно в ту квартиру направлял свои стопы Богоявленский.

Потому что там проживала (или снимала это помещение) владетельная теща покойного актера – капиталистка Елизавета Васильевна Колонкова.

Почему она вдруг позвонила и пригласила его? Да еще в тот момент, когда он находился неподалеку – что называется, в пешей доступности? Впору разыграться паранойе: «За мной следят! Адвокат сливает инфу богатейке!» Однако долгие и непростые годы жизни научили поэта, что случайности происходят довольно часто – значительно чаще, чем можно предположить. И порой действует странный закон парности: у тебя, к примеру, возникло дело в центре Москвы, ты едешь туда, и – бац! – появляется другая надобность побывать в тех краях, и ты, так сказать, одним махом двух убивахом.

Всякие неловкости по поводу того, что незамужняя (формально) дама принимает в своей квартире одинокого мужчину ее лет, оказались сметены с порога. Да, дверь открыла сам Елизавета Васильевна – ухоженная, в домашнем кимоно и со светящимся лицом без единой морщины. Однако в прихожую тут же заглянул ее тщедушный спутник по роковой вечеринке – кажется, его звали Игорь Борисович: в спортивном костюме и домашних туфлях, как бы намекающих, что он тут человек более чем свой.

Игорь Борисович глянул на него острым взором, разулыбался (глаза не улыбались), пожал руку своими руками, проговорил нечто вроде: «Чрезвычайно рад и польщен визитом лучшего поэта современности». От него пахнуло дорогим одеколоном и застарелым перегаром. После рукопожатия «бойфренд» хозяйки исчез где-то в недрах гигантской квартиры – и больше Богоявленский его не видел.

– Пойдемте в мой кабинет, – звучно предложила богатейка.

Квартира и впрямь оказалась огромной и роскошной – как это понималось теми людьми, что в начале девяностых получили именование «новых русских». Потолки вздымались на три с лишним метра (не обманула Милка тридцать лет назад!) В убранстве царил стиль «бешеное рококо»: позолота, красное дерево, завитушки.

Кабинет хозяйки, площадью метров сорок, оказался весь от потолка до пола отделан дубовыми панелями – в стиле английского замка или приемной главного редактора газеты «Правда». На полках громоздились подобранные дизайнером по цветам собрания сочинений. Над столом в золоченной раме возвышался огромный портрет самой Колонковой в образе Екатерины Второй – в старинном платье и с орденом на ленте.

– Можно осмотреться? – с ходу спросил поэт и, не дожидаясь ответа, подошел к окну. Оттуда открывался прекрасный вид на центр: высотка на Краснопресненской, та самая церковь Большого Вознесения и беспорядочное нагромождение домов разных эпох и стилей.