Потом он подошел и разглядел портрет, чуть не два на три метра.

– Это Сапрыкин написал, – сказала богатейка с придыханием.

На это поэт выдал, что думал:

– Плохой художник. И портрет плохой. В жизни вы гораздо лучше.

Ему нравилось играть с ней роль «инфан терибля», и он почему-то знал, что это сойдет ему с рук. Капиталистка предложила присесть на красно-бархатный диван в углу, позвонила в колокольчик. Немедленно возникла асексуальная девица – однако одетая, натурально, в белый передничек и наколку. На журнальном столике она сервировала легкий журфикс: тарелки и чашки с золотом, от Армани, тяжелые серебряные приборы; кофейник, сливки, булочки, конфеты, фрукты.

– Не было случая выразить вам свои соболезнования по случаю кончины вашего зятя, – не без умысла сразу же поднял болезненную тему поэт: интересно, как Колонкова отреагирует на упоминание о покойном?

«Получила ли гранд-дама то же послание с порнухой, что пришло мне и Кристине? Читала ли сегодняшние газеты? А может, это она сама зачем-то инициировала весь, говоря по-современному, хайп?»

Богачка с легкой скорбью молча склонила голову.

– Поэтому, – продолжил Богоявленский, – приношу вам мои самые глубокие соболезнования. И прошу передать их, по возможности, вашей дочери. Как она?

– Держится, – кивнула мадам.

– А ваши внучки?

– Маленькие – они еще совсем ничего не понимают. А Лизонька – да, она переживает, конечно.

– Но Андрей ведь был не родной ее отец?

– Нет, отчим. Она от Безбородкина, первого мужа Влады. Но Андрюшу очень уважала. Даже, можно сказать, любила. Папой, правда, не называла. Порой ругал он ее, обижалась она на него, но он был для Лизоньки большой авторитет.

Богоявленский вел разговор, Колонкова отвечала ему с почтением. Он давно заметил, что отечественные нувориши относятся к нему, как правило, с пиететом – сколько бы там ни было у них денег. Видимо, большое значение имело само наименование «поэт», а также воспоминание о том, что под песни на его стихи они, возможно, сиживали в первых ночных клубах или же декламировали их на студенческих вечерах.

– А у вас какие отношения были с зятем?

– О, Андрюшка! Милый мальчик! Вы, наверное, знаете: актеры – они как дети. Иной раз расшалятся, разбалуются. А в остальном – милые, непосредственные создания.

– Дети не пьют обычно алкоголя и наркотики не принимают, – глубокомысленно заметил поэт.

– О нет! Всякие вещества – это не про Андрея. Категорически не о нем. Он вел исключительно здоровый образ жизни. Шесть дней в неделю в качалке, ходил в бассейн, предпочитал здоровое питание. Он как-то по-современному был воспитан, это не таланты былых времен, типа Высоцкого или Даля. Понимал, что тело и лицо – его капитал, он ими деньги зарабатывает, поэтому всячески их берег и совершенствовал. Я иногда для них с Владой готовила, так не дай бог свинину пожарить на сковородке. Нет, он предпочитал паровую индейку, тушеные овощи – вот это все.

– Фу, как скучно. А говорят, богема… Но ведь промискуитет-то в жизни Грузинцева был!

– Вы тоже читали, – поджала губы хозяйка. – Я вас уверяю: девяносто процентов того, что накалякано в пасквиле в той ужасной газетенке – полное вранье. А то, что действительно имело место, – относится к временам, когда Андрей и моя Владочка даже не были знакомы. Как, например, его роман с вашей нынешней девушкой.

Узнать Кристину по фотографии, что напечатала газетка – обнаженной, с затененным лицом, да еще двадцатилетней давности, было явно затруднительно, поэтому Богоявленский сделал вывод:

– Вы тоже получили то письмо?

– Да. Как и Игорь Борисович. И Влада.

– Какая гадость. Кто же это сделал? Как вы думаете? И кому это нужно?

– Хотела бы услышать ваши предположения.

– А я – ваши. Я первый спросил.

– Раз так: у меня такое впечатление, уважаемый Юрий – мы ведь с вами без отчеств? – что кто-то хочет уничтожить моего зятя не только физически, но и стереть из памяти людской его доброе имя. Опорочить. Кто-то, вероятно, сильно ненавидит его. И гневается на него, даже мертвого.

– Это не вы ли сама? – быстро спросил поэт, глянув исподлобья.

Дама усмехнулась.

– Помилуйте! Я вложила, если говорить откровенно – но строго между нами! – столько сил и средств в эту пару (имею в виду свою единственную дочь и зятя), что мне совершенно не интересно построенное рушить. Я что, похожа на суицидника или Герострата?

– Может, актер сильно провинился перед вами? Не оправдал высокого доверия?

– Передо мной-то как он может провиниться?! Какие у тещи бывают обычно претензии к зятю? Тещам вообще (и в данном случае мне) главное важно: чтобы дочь была по жизни довольна.

– А она была довольна?

– Вы разве сами не видели?

– Ну, на первый взгляд не разглядишь, какие там могут быть у пары скелеты в шкафу.

– Так я вам скажу сама: у Влады и Андрея все было хорошо.

– Может быть, вас не во все посвящали? – Он продолжал поддразнивать, провоцировать женщину.

– Да, – вздохнула богачка, – возможно, вы правы: в последнее время из-за моей большой занятости у нас не слишком много оставалось времени на задушевные разговоры с Владочкой. Но я уверена, если бы что-то между ними случилось неприятное, она бы мне тут же сказала.

– А я бы, кстати, хотел с Владой встретиться.

– Да? Зачем?

– Меня в чем-то подозревают, я не понимаю в чем, и хочу оправдаться.

– Подставив меня или мою дочь?

– Если вы невиновны, как я могу вас подставить? Какие у меня есть рычаги и возможности? Я ведь не какой-нибудь продажный коп.

– Логично… Думаю, ваше с нею рандеву можно устроить. Я сама позвоню дочери и сговорюсь. Мы ведь с ней по соседству проживаем – там, в пригороде, на Николиной Горе. Вы когда свободны?

– Я, в принципе, по жизни свободный человек. Правда, по вторникам и четвергам у меня по вечерам семинары для молодых поэтов в литературной школе.

– Как интересно! Жаль, я не пишу стихи – а то пришла бы к вам на семинар.

– Мне кажется, вы сами многому и многих можете научить, – отпасовал женщине комплимент поэт.

– Да, наверно, это правда, – приняла мечтательный вид богачка.

– Скажите, а вот перстень… Что вы о нем знаете?

Богоявленский все время следил за реакцией собеседницы. Он свято верил в свою прозорливость и в то, что он сможет разглядеть, когда ему врут или лукавят.

– Перстень? Какой перстень? – неприкрыто изумилась Колонкова.

– Который был на вашем зяте в день убийства. И который, – поэт решил сыграть в открытую, – вдруг исчез с пальца в момент его смерти, когда погас свет. А потом вдруг загадочным образом обнаружился в моем собственном багаже, в той комнате, что занимали мы с Кристиной.