Появился шум от набегавших на остров волн. В нем тонули доносившиеся из пирамиды звуки современной ритмичной музыки и топот сотни танцевавших в такт людей. Над головами Эрика и Рикки через верхнюю стеклянную часть пирамиды пробивались отсветы оранжевого света, заполнившего все помещение.

Наконец они добрались до места, где с удрученным видом сидели на ступенях и поручнях двое охранников.

— Ну как, ничего нового? — спросил Эрик.

— Ничего, — ответил один из них, помотав головой.

Протиснувшись между ними, Эрик Бернар подошел к железной двери седьмого этажа и дважды сильно стукнул по ней кулаком. Удары отозвались глухим звуком. Эрик подумал, что так звучал бы проржавевший гонг.

— Мистер Алексон! — несколько раз громко позвал он.

Ответа не было. Эрик обернулся на Сполдинга, стоявшего у него за спиной. В сумерках было видно, как здоровенный охранник пожал плечами.

— Мистер Алексон, мистер Алексон! — крикнул он снова еще громче. Еще раз сильно постучал кулаком по железной двери. Пока они так стояли, солнце все глубже пряталось в Мексиканский залив, и окрестности на глазах скрывались под ночным покрывалом.

На винтовой лестнице не было света. Но через стеклянный верх стоявшей рядом пирамиды проникали отблески освещавшего танцоров на первом этаже яркого света, который окрашивал в желтый видневшуюся под прозрачным колпаком вершину скалы и всю четырехгранную стеклянную конструкцию. Этот свет достигал и до лестницы и подсвечивал дверь в комнату Алексона.

— Вот, разве не странно? — сказал Рикки Сполдинг. Эрик, не говоря ни слова, дважды кивнул, выражая свое согласие.

Он взялся за круглую ручку двери и попытался ее повернуть. Ручка легко повернулась, но дверь не шелохнулась, будто ее приварили.

— Закрыта на задвижку изнутри, — сказал Сполдинг, — поэтому не открывается. Когда вчера вечером я проводил мистера Алексона до этого места, то попросил разрешения осмотреть комнату, и все хорошо помню. На двери был огромный засов.

— А как мистер Алексон выглядел вечером? Не заметили в нем чего-то необычного?

— Да все было нормально. Не в настроении немного, это да, но не слишком. В общем, как всегда.

— Который был час?

— Он перед этим все смотрел, как снимают кино, так что ближе к двум.

— Вы все втроем его провожали?

— Втроем. Двое держали над его головой виниловую пленку, с зонтиком здесь неудобно.

— Два часа, говорите? Самый разгар урагана…

— Да уж, лило как из ведра. Я такой жуткой бури в жизни не видал. Даже эта каменная башня дрожала.

— Точно, ураган был что надо. И вы тогда не договаривались, во сколько его разбудить утром?

— Шел вроде разговор, что съемочная группа собирается вставать часов в десять. И мы, и мистер Алексон это слышали, и само собой получилось, что назначили это время. Мистер Алексон сам так и сказал.

— Ясно… До чего прочная дверь! Как в банке, — сказал Эрик.

Из пирамиды время от времени доносилась веселая музыка.

— А в комнатах, где вы ночевали, такие же надежные двери?

— Нет, только в его комнате. На всякий случай, наверное.

— Уж очень толстая. И нигде ни щели, куда бы хоть отвертка пролезла… Дело непростое. Чтобы сломать ее, придется попотеть, — поделился Эрик своими впечатлениями после того, как обстукал и ощупал всю дверь сверху донизу. — Так просто ее не взломаешь. Но Алексон действительно там внутри? Вы не ошибаетесь? Может быть, он сейчас где-нибудь там, идет в нашу сторону и машет рукой? — сказал он, показывая пальцем в темноту у основания башни.

— Не ошибаемся. Куда ему идти? Это точно, мистер Алексон там внутри.

— Тогда почему не реагирует? — спросил Эрик.

Охранники не ответили.

Поведение Рикки Сполдинга стало странно ленивым и заторможенным. Это означало, что он был действительно расстроен. Этот человек хорошо знал темные стороны американской жизни — и предполагал самые непростые возможности развития ситуации. Но Эрик, привыкший к мирному течению жизни, с сомнением относился к возможности того, что за этой ситуацией, когда Алексон уже целый день как находится в запертой изнутри спальне и не отвечает зовущим его людям, таится что-то кроме шутки или глубокого сна.

— Так что, молот и лом?.. Не выйдет; чтобы взломать эту дверь, нужен газовый резак. У нас нет ничего подобного. Придется поехать в город и одолжить в какой-нибудь авторемонтной мастерской. А окно? Хотя бы внутрь заглянуть…

— Окно выходит в сторону моря, футах в пятнадцати над лестницей. Даже жираф не сможет туда заглянуть, — сказал Сполдинг, поднявшийся по лестнице чуть выше.

Эрик изо всех сил ударил по двери.

— Как же это меня бесит! Узнать бы только, внутри мистер Алексон или нет…

Музыка в пирамиде прекратилась. Сейчас танцовщики переоденутся в костюмы, готовясь к съемке. Но перед генеральной репетицией должен быть еще ужин.

— И нам тоже, мистер Бернар. Да только уже ничего не выйдет. Солнце зашло, и в комнате полная темнота.

— Да, это верно. — Эрик Бернар скрестил руки на груди и подумал, что в любом случае об этом надо рассказать Тофлеру. * * *

Обеденный стол был впечатляющим и шумным, как толпа на Манхэттене. Ведь к съемочной группе присоединилась сотня танцовщиков. Количество ужинающих сразу же увеличилось втрое. Танцоры — видимо, по профессиональной привычке — вели себя очень оживленно и шумно. Они то пели, то покатывались от смеха, громко шутили, аплодировали шуткам коллег, топали ногами. Шуму было вдвое больше обычного, словно пространство внутри пирамиды разом превратилось в актовый зал школы.

Но и в этом шуме они время от времени смотрели на сидевшую в центре стола Леону Мацудзаки и понижали голоса, словно школьники, то и дело украдкой поглядывающие на лицо директора школы.

— Эрвин. — Эрик наклонился к режиссеру и заговорил с видом, будто хочет сообщить какой-то секрет. Но он тут же заметил, что нет никакой необходимости понижать голос. Танцоры так шумели, что, даже обсуждая секреты, надо было кричать друг другу.

— В чем дело? — спросил режиссер, поднося ко рту кусок хлеба. Рядом с режиссером сидела Леона, а с другой стороны от нее стул оставался незанятым.

— Это касается Ричарда Алексона…

Начав так, он бросил взгляд на Рикки Сполдинга. Тот держался необычно тихо. На этом острове, отрезанном от цивилизации, не было телефона, и он ничего не мог поделать, так что при любом развитии ситуации ему ничего не оставалось, кроме как готовиться к увольнению.

— Что, головная боль Алексона обернулась тяжелой болезнью? — спросил режиссер.

Пропустив мимо ушей эту фразу, Эрик стал рассказывать о событиях, в которых он только что принимал участие. Командующий отрядом в сто с лишним человек прекратил есть и, сдвинув брови, стал внимательно слушать.

— Нельзя заглянуть вовнутрь через окно?

— Никак. — Эрик медленно покачал головой. — Окно расположено слишком высоко над лестницей. К тому же солнце село. Даже если б у нас на спинах выросли крылья, или шеи были длинные, как у жирафа, в комнате совершенно темно и ничего не видно.

— Эрик, слушай внимательно, — режиссер приблизил к нему лицо и понизил голос, — никому об этом не говори.

— Но, Эрвин… Я как раз хотел посоветоваться, сообщать ли полиции, потому и начал этот разговор…

— Эрик, ты слышал, что я сказал? — Режиссер, подняв руку, прервал главного художника. — Ни полиции, ни кому-либо еще.

— Но дело ведь может быть очень серьезное. Если на самом деле произошло то, чего мы опасаемся, мы сами…

— Эрик, Эрик… — Эрвин снова с раздражением прервал его поднятием руки и продолжил с нажимом: — Не заставляй меня повторять одно и то же. Я здесь за все отвечаю. Главное — пока не сообщать полиции. Приедут десятки полицейских, начнут распоряжаться: «Эдвард, отойти от камеры! Боб, положи хлопушку на землю! Всем построиться вдоль стены в шеренгу! Выходить по одному по вызову для допроса». Это не шутки! Ты представляешь, все сцены со сто тридцатой до сто сорок первой, которые мы так тщательно отрепетировали, пойдут прахом. Задержка натурных съемок