— Что думаешь, Космо?

Я думаю столько всего, что на одной мысли сосредоточиться очень трудно.

Но джемпер просто прекрасен.

Для меня на воскресенье тоже готовят особенную одежду. Насчёт моего костюма были долгие споры: как он должен выглядеть, насколько сложным его делать. Я, конечно, не одобряю собачьих костюмов на Хеллоуин, но вот для танцев надо сделать что-то крутое. Мама шьёт бандану из искусственной кожи, так что я буду похож на парня из банды «Т-бёрдс», как Дэнни и Макс. Шляпа для этого костюма не требуется, и за это я очень благодарен.

Швейная машинка всё ещё грохочет, когда по телефону звонит Папа. Я слышу, как они с Максом разговаривают в соседней комнате: о запуске ракеты, о соревнованиях по танцам. Я так и не понял, приедет ли Папа в воскресенье. Судя по всему, он переехал в какое-то место, которое люди называют «кондоминиумом». Я такого слова раньше не слышал, но по описанию Макса мне представляются линолеумные полы, моргающие лампочки и кухня, где так тесно, что не покружишься.

— Так, — говорит Макс, — м-м-м, хорошо. Тогда скоро увидимся. Ага. Да, спасибо. Пока.

Когда Макс вешает трубку, я иду вслед за ним в уборную; крышка унитаза закрыта, а туалетную бумагу запихнули куда-то в угол. Перед зеркалом он меряет свой спортивный джемпер. Он легко ложится ему на плечи. Для пущего эффекта он зачёсывает волосы и мажет их сильно пахнущим гелем. Он преобразился! Он Дэнни!

А мой костюм… о, мой костюм! Когда Макс повязывает кожаную повязку мне на шею, я чувствую, словно оживаю. На четвёртое июля я часто вижу собак в банданах с американским флагом и насмехаюсь над ними. Это, конечно, нехорошо, но я так делаю. «Это ловушка! — кричу я. — Твоя шея должна быть свободной!»

Как же я был не прав. Эта бандана просто волшебная.

— Выглядишь очень круто, — говорит Макс.

Мой новый облик придаёт мне столько энергии, что позже вечером я даже забираюсь передними лапами в ванну к Эммалине. Она делает мне «шляпу из пены»; я пытаюсь её съесть, но она горькая. Устав стряхивать пену с языка, я хватаю зубами одну из её маленьких уточек, но она не пищит так громко, как Мистер Хрюк.

Входит Мама.

— Я тут подумала. Космо тоже не мешало бы принять ванну.

Не стану отрицать — я стал весьма… ароматным, и даже сам это чувствую. Я обычно не слишком-то слежу за своей шерстью, но танцор должен обращать внимание на малейшие детали. Так что на следующий день я всё-таки уступаю. Мы в последний раз повторяем наш танец, и Макс отмывает меня на заднем дворе: натирает шерсть мылом, а потом окатывает из шланга.

— Стой на месте, — всё повторяет он.

Я пытаюсь. Но соревнования уже завтра, я очень волнуюсь — так что отряхиваюсь и отряхиваюсь, обсыпая шерстью всё вокруг. Каждая секунда — это ещё один шаг к танцевальной сцене, к роли в кино, к тому, чтобы все поняли, что нас с Максом разлучать нельзя.

Возле качелей играет Эммалина в голубом купальнике с рюшечками, она хихикает и прыгает через струю из поливального автомата под лучами августовского солнца. Я лаю — отчасти для того, чтобы отпугнуть поливалку, которая её преследует, отчасти — потому что это выглядит весело. Вокруг моих лап растекается грязная вода; я вырываюсь и галопом (по крайней мере, чем-то максимально на него похожим) бегу к Эммалине.

— Космоооо, — кричит Эммалина и обнимает меня, и мы бегаем кругами по траве, пытаясь поймать ртом брызги из поливалки.

Как ни удивительно, Макс не тащит меня обратно мыться — он присоединяется к нам, мы втроём смеёмся и улыбаемся, пока не заходит солнце. Потом налетают комары, и мы, обсохнув, уходим ужинать.

Мне повезло, что я здесь, с ними, ловлю последние порывы летнего ветра. Я не знаю, что случится завтра: выиграем ли мы, увидят ли Мама и Папа нас в кино, останемся ли мы вместе. Но сейчас, по-моему, мы счастливы.

Темнеет, и Макс выносит стеклянные банки для светлячков. Бу приходит поиграть, тут же высоко прыгает и хватает маленьких насекомых зубами. Он ловит нескольких, потом тяжело дышит, когда они застревают у него в горле. Ради Эммалины я не беру в рот ни одного светлячка. Мою шалость, случившуюся несколько лет назад, прощают.

А потом по подъездной дорожке шуршат шины, и фары освещают газон. Папа! Он выходит из машины, опустив голову, и обнимает Макса и Эммалину. Они напрягаются, а потом прижимаются к нему.

— Ну что, кому мороженое? — спрашивает он.

И я просто поверить не могу. Не могу поверить, что он здесь. Я падаю на спину, подставляя живот и дрыгая ногами.

Макс спрашивает:

— Мы же возьмём с собой Космо?

И Папа отвечает:

— Мы сделаем всё, что ты захочешь.

Мы едем в Сойер-парк, несмотря на все мои предупреждения о бордер-колли. (Она часто гуляет по вечерам. Как можно быть такими беспечными?) Но Макс покупает клубничное мороженое, а Эммалина — ванильное, и Папа говорит, что скучал по нам, очень сильно скучал. Эммалина гоняется за последними светлячками, едва не роняя рожок с мороженым, а Папа с Максом плюхаются на деревянную скамейку. Я, пыхтя, сажусь у их ног, внимательный, наблюдательный.

— Я не должен был уезжать вот так, — говорит Папа Максу, пока Эммалина не слышит. — Думаю, ты уже достаточно взрослый, чтобы понять: родители тоже ошибаются. И я ошибся, уехав в тот день. Надо было оставаться рядом с вами.

— Но вы всё равно разводитесь? — спрашивает Макс.

Папа кивает.

— Да, мы всё равно разводимся. Но я хочу, чтобы ты кое-что знал. — Он прокашливается и смотрит, как тает шоколадное мороженое в его чашке. — Когда я впервые увидел твою маму, у меня дыхание перехватило — такая красивая она была. Помню, я думал, что я самый счастливый человек в мире, просто потому, что она обратила на меня внимание. А потом она вышла за меня замуж. И я стал папой — твоим и Эммалины. Это… За это я перед ней в неоплатном долгу. Такая любовь не может просто взять и уйти. Сейчас она другая. Но она не уйдёт.

Макс и Папа смотрят друг на друга тёплыми карими глазами, и я вспоминаю, как всё было раньше. Они смеялись вместе. Утром в субботу они смотрели смешные мультфильмы про глупых птиц. Они пекли стопки вафель, потом кидали баскетбольные мячи в кольцо. Мне нравилось бегать за этими мячами — они вечно закатывались во всякие неудобные места, и я превращался в путешественника, бросающегося за ними на неизведанную территорию.

— Ты придёшь завтра? — спрашивает Макс.

— Я… я не хочу пропустить соревнования, — говорит Папа. — Но я уважаю мамино личное пространство. И я не уверен, хочет ли она, чтобы я там был.

Макс задумывается.

— Если я спрошу маму и она скажет, что ты можешь прийти, ты придёшь?

— Приду. — Папа взъерошивает волосы Макса. — Я люблю тебя, сынок. Ты даже не представляешь, как я тебя люблю.