— Я тебя тоже люблю, — говорит Макс, скармливая мне остатки вафельного рожка.

Если бордер-колли и прячется где-то в глубинах парка, то, как мне кажется, она понимает, что сегодня лучше не показываться. Она знает, что мы сильны — и что завтра будем готовы.

В кровати той ночью я мечусь и ворочаюсь.

— Тебе тоже не спалось? — протирая глаза, спрашивает Макс, когда восходит солнце.

Мы одеваемся в костюмы, и он причёсывается перед зеркалом. Я смотрю, как его прекрасные руки разглаживают складки джемпера. За завтраком он уплетает вафли, а я гоняю корм носом туда-сюда, проделывая углубление в центре, чтобы все подумали, что я поел. Но мой живот не согласен с такой хитростью. Когда я тревожусь, мне трудно удерживать еду в животе, а ещё я начинаю линять. Шерсть летит с меня клочьями, когда Макс прицепляет поводок, и мы, глубоко вздыхая, устраиваемся в фургончике. Я зеваю, чтобы успокоиться, но это не помогает, так что я прокручиваю в голове наш танец.

Мы изо всех сил тренировались ради этого момента.

И, надеюсь, тренировок окажется достаточно.

— Предлагаю включить мотаун[6]? — спрашивает Мама. Я не уверен, что она до конца понимает всю важность того, что должно произойти: мы с Максом встретимся с бордер-колли и прыгнем в неизвестность. Но она, похоже, тоже беспокоится — раз за разом поправляет волосы в одном и том же месте. — Мотаун поможет. Задаст нужное настроение.

Она делает музыку громче. Мы едем, и замечательная певица Арета Франклин напоминает нам, что наш танец заслуживает У-В-А-Ж-Е-Н-И-Я. По словам Макса, из этих букв составляется слово «уважение», а не «успокойся», как я раньше думал.

Эммалина прикусывает щёку и выглядывает в окно на дорогу.

— Папа приедет?

— Да, — говорит Мама, прокашливаясь. — Мы вчера вечером поговорили по телефону, и он сказал, что ни за что не пропустит соревнования.

Она смотрит в зеркало заднего вида.

— Боже, Космо. Ты просто рождён носить эту бандану.

В открытые окна врывается свет, ветер развевает мои уши; я держу голову высоко, стараясь не думать о разлуке, о том, что произойдёт, если мы с Максом проиграем. Но думать о чём-то ещё трудно — так что я высовываю голову в окно и пытаюсь забыться, чувствуя, как ветер развевает шерсть.

Едем мы куда дольше, чем я думал; в конце концов мы останавливаемся на большой парковке. Под моими лапами — жёсткий гравий. Мы в другом городе, далеко от дома, и я ещё никогда так не скучал по общественному центру, по знакомой земле. Вокруг нас снуют незнакомцы: люди в шляпах, в одинаковых футболках, с пакетами попкорна и банками газировки. У меня нет опыта посещения карнавалов — я их видел только по телевизору в «Бриолине», — но атмосфера похожая. Всё яркое и хаотично движется. Очень шумно.

— Держись поближе ко мне, Космо, — нервно говорит Макс.

— Где тут записываться? — спрашивает Мама, и мы идём за Максом, который ведёт нас, судя по всему, инстинктивно: через собирающуюся толпу, мимо ухоженных собак. Я должен поздороваться со всеми, поприветствовать, но я изо всех сил пытаюсь сосредоточиться.

— Я и не знал, что тут всё такое большое, — говорит мне Макс, когда мы проходим на стадион.

В этом году я был настолько занят танцем, что ни разу не задумывался — вообще ни разу, — где же будут проходить соревнования. Но Макс прав: трибуны огромные. Футбольное поле блестит под августовским солнцем.

У регистрационного столика Эммалина сжимает руку Макса, а он называет наши имена. «Макс и Космо Уокеры», — говорит он, словно мы — одно целое. Женщина за столом широко улыбается нам и вручает значок, который Макс закрепляет возле моих жетонов. Он всё тянет за горловину джемпера, словно джемпер слишком тесный.

— Так, вы уже отдали нам музыку, и вы выступаете четвёртыми, — говорит женщина за столом. — Ни пуха ни пера!

Похоже, это какое-то человеческое выражение, но мне уже всё равно. Так или иначе, ни за какими птицами (а иначе при чем здесь пух и перья?!) я гоняться не собираюсь — у меня и так ноги дрожат.

— А где дядя Реджи? — спрашивает Макс, прикусывая ноготь на большом пальце.

— Должен уже приехать, — говорит Мама, вставая на цыпочки и оглядывая толпу. — Давай я ему позвоню.

— Мамочка, — спрашивает Эммалина, — можно мне попкорна?

Я вижу, что Макс ужасно волнуется; он смотрит только на траву — жёсткую и очень, очень зелёную.

Мама кивает и поправляет сумку с камерой на плече.

— Конечно, милая. Как найдём дядю, так сразу купим.

— Можете купить попкорн сейчас, — говорит Макс, — если хотите.

— Не глупи, — отвечает Мама. — Мы подождём с тобой.

— Нет, я серьёзно. Я… Нам с Космо надо размяться и прогнать номер хотя бы разок перед выступлением. Всё нормально. Увидимся после соревнований.

Мама хмурится, явно неуверенная.

— Ты уверен?

Макс говорит, что да, уверен — и я понимаю, что ему просто нужно провести несколько минут со мной, и только со мной. Мама целует Макса в мягкую макушку и говорит ему: «Ты отлично выступишь», а Эммалина говорит: «Космоооо, удачи». Они уходят в сторону лотка с попкорном, лавируя в толпе, а я пытаюсь запомнить, как они идут вместе, шаг к шажку.

Вскоре все остальные звуки перекрывает громкий лай.

Мы повторяем наш номер, в основном глядя друг на друга, но вокруг нас — молодые, энергичные собаки, которые тоже разминаются. Они прыгают, кружатся и отталкиваются, играют в чехарду со своими людьми, бьют лапами небо.

— Они хорошо подготовились, — говорит Макс, подтверждая мои опасения. — Может быть, нам стоит ещё разок повторить номер?

— Но сначала, — говорит из-за наших спин дядя Реджи, — вы должны увидеть мой костюм.

Мы оборачиваемся и видим его — он тоже в костюме банды «Т-бёрдс» и улыбается своей бульдожьей улыбкой.

— Ребята, я вас везде искал!

— Ты оделся специально для нас? — недоверчиво спрашивает Макс.

Дядя Реджи подмигивает.

— А ты что, думал, я не смогу? Так, а теперь насчёт танца…

Мы ещё раз прогоняем танец, всё выходит отлично, а дядя Реджи нас подбадривает.

— Идеально, — говорит он. — Идеально!

Прямо перед началом соревнований к нам подходят Оливер и Элвис, чтобы пожелать удачи. Они одеты в зелёные костюмы и шляпы с перьями.

— «Питер Пэн», — говорит Оливер. — Знаете песню «Ты можешь летать»?

Я не знаю. Если Элвис в самом деле может летать, я за него очень рад.