И самоубийство, и прикосновение - те «позиции», где жизньстолбит свою действительность, но если в первом случае этот ее шаг - сутьболезненная конвульсия, то во втором случае - ее нарождение. Самоубийство - этото, чем мы расплачиваемся за идею собственной индивидуальности, приятно ощущатьсебя субъектом, противопоставленным миру, но это ощущение при определенныхобстоятельствах может потребовать непомерную плату - доказательство,заключающееся в реализации «права на добровольную смерть». Прикосновение - этото, что режет по живому идею индивидуальности человеческого субъекта (еслиздесь, конечно, может быть применена такая формулировка - «по живому»), здесьмы растворяемся в другом субъекте (или даже объекте), сливаясь с ним наабсолютно паритетных началах, ведь «площади» нашего соприкосновения, а потому исамо наше сообщение себя друг другу здесь всегда одинаковы. В этойпаритетности, удивительно уважительном равноправии, впрочем, я и усматриваюэманацию подлинной индивидуальности. Но обо всем по порядку…

Самоубийство - это «общественно значимый протест», им ясообщаю свое «неприкосновенное право вершить собственную судьбу», несообразуясь с мнением окружающих. Двигаться наперекор требуемому от тебяповедению, двигаться по линии, прочерченной твоей собственной «правдой»,соответствующей прочувствованной тобой «истине», - значит проявить собственнуюиндивидуальность, ощутить самого себя, свою целостность, не идентификацию себя,но свою идентичность. Это, если прочувствовать весь пафос этого события, сутьспособ, адресованный самому себе, заставить себя уважать собственное «я»,почувствовать собственную жизнь, пусть и на острие в какой-то момент, ноощутить - «я есмь!» Удивительно, но таковы законы работы этого психическогомеханизма: миллионы людей ощущают самоубийство как свою «собственную истину»,как проявление своей подлинной индивидуальности, своей исключительности.Миллионы людей… Правда, нелепо? Правда, ведь это языковая игра.

Да, нам следует помнить главную особенность и одновременноахиллесову пяту языка: он, если использовать аналогию с работой рецепторныхаппаратов, является самым «переносимым» из всех «переносимых» свойств. Сутьидеи о «переносимых» и «непереносимых» свойствах, как ее понимал Лев Веккер,состоит в следующем: существует два принципиально отличных друг от друга типапсихического изображения - одно является результатом взаимодействиявоспринимающего с объектом (таков любой образ и выражающее его слово, в томчисле и образ-слово «самоубийство»); второе - состоянием взаимодействия,которое всегда двустороннее и не является атрибутом лишь одного извзаимодействующих тел, но принадлежит и тому, и другому участнику этоговзаимодействия (таково прикосновение).

Именно поэтому первое, о чем у нас идет речь, можно «снять»с объекта и «унести», а потом делать с ним - этим «результатом» - все, что нам заблагорассудится,искажая, извращая и профанируя его; второе же - «не снимаемо» или «непереносимо», невозможно «утащить» с собой деформацию кожной поверхности,которая возникает при нашем физическом взаимодействии с физическим жепредметом, эта деформация существует только в момент самого этоговзаимодействия. По сути дела, первое здесь - это только репрезентациявзаимодействия, второе - само взаимодействие. И нет ничего более уязвимого,нежели репрезентация, и нет ничего более подлинного, нежели само взаимодействие.По первому механизму мы и ввергаем себя в одиночество, которое есть социальныйаналог физической смерти, тут потому и гнездится идея самоубийства. По второмуже механизму мы, напротив, разрушаем неприступные («на глаз» и «по идее»)бастионы собственного одиночества.

До тех пор пока я говорю с другим - он, этот другой, дляменя лишь фантазм, лишь плод моих языковых абстракций. В условиях невозможностисодержательной коммуникации в диалоге, мы просто профанируем общение, создаемиллюзию общения. И только в тот миг, когда я прикасаюсь к другому, когда нашитела изменяются под действием друг друга, я ощущаю его непосредственнуюданность, его существование, его действительность, а потому и своюнепосредственную данность, свое существование, свою действительность. И именнов этот момент моя жизнь нарождается, словно из блаженного рога изобилия,поскольку я преодолеваю солипсизм своего психического бытия. Прикасаясь кдругому, чувствуя его, я более не хочу умирать, я хочу жить, поскольку ощущаюжизнь, которая, как оказывается, нераздельна между мной и им - этим Другим,которая не во мне и не в нем, а лишь в нас.

Жизнь - не медицинское, не философское и не психологическоепонятие, это даже не понятие, это факт, облеченный в досужий языковой термин. Внем - в этом слове - факту жизни неудобно, ведь благодаря данному «облечению»факта в словесную форму у нас сразу же возникает искушение говорить и строитьконцепции, вместо того чтобы делать, работать, как бы банально и топорно низвучала эта сентенция. Жизнь требует к себе уважения, она требует, чтобы еепроживали, чтобы о ней заботились, чтобы ее не просто хранили, а пестовали.Более того, жизнь - это факт, внушающий восторженное восхищение, сопряженное смолчанием действия, а с не действием речи, которое всегда иллюзорно. Одну изсвоих наиболее фундаментальных работ О. Розеншток-Хюсси назвал «Бог заставляетнас говорить», однако же психотерапевтический опыт свидетельствует: «говорить»заставляет лишь тот «Бог», которого, по меткому выражению Ф. М. А. Вольтера,«следовало бы выдумать». Но Тот, Кто не может быть выдуман, равно как и жизнь,понятая как факт, не растраченная в суете говорения, требует молчания.

Самоубийство тоже оказывается «фактом», и происходит этоименно потому, что к факту жизни подходят как к понятию, слову, концепту, но некак к факту. Только пустопорожняя мысль о жизни может породить безрассуднуюмысль о добровольном уходе из жизни, о суициде; мысль-бессмыслицу. Если же немыслить, а думать (надеюсь, что эта дефиниция здесь будет воспринятаправильно), то факт суицида становится невозможным. Рассудить, что нет иноговыхода из круговорота страдания, кроме как смерть, которая, согласно откровениюГаутамы Будды (в этом ракурсе рассмотрения), также страдание, может лишь тот,кто впал в иллюзию мета-фактичности жизни, открывающей путь лишь кмета-фактичности смерти и суицида. Но факт жизни, со всеми ее течениями ипорогами, открывает полную абсурдность и невозможность подобного «выхода», фактжизни делает факт суицида сущей нелепостью. И единственный способ ощутить фактжизни в нем в одном - в прикосновении…

«Зачем мы живем?» «Какой во всем этом смысл?» «Какова цель?»- прекрасные вопросы. Все они способны наилучшим образом испортить жизнь,превратив ее в кромешный Ад, который, как известно по многочисленной кино- ипрочей такого рода продукции, есть бесконечное блуждание по замкнутомулабиринту.

Искать ответы на эти и подобные им вопросы - дело безумных.Живем - это факт, живем - слава богу. И если цели не ясны, смыслы призрачны итеряются в дымке неизвестности, а всякая определенность в заданной теме -подкрепленная глупостью фантазия, то стоит ли ломать над всем этим голову? Врядли. Может сломаться, чай не железная.