дёрнула ручку – заперто. Попробовала найти выключатель, но потом решила не рисковать и не включать общий свет. Огляделась с фонариком и увидела, что налево и направо от двери всё заставлено высоченными стопками книг. Они возвышались на столах, на полу, были напиханы в стеллажи. Стопки пугающе кренились, но, прислонённые друг к другу, удерживали равновесие. Я догадалась, что книги тут подготовлены для списания. Людмила Степановна не преувеличила, сказав, что каждый год списывает по несколько тысяч экземпляров и так постепенно избавляется от старого фонда. На подоконнике в отделе комплектования была малая капля этой пожелтевшей бумажной волны, обречённой превратиться в макулатурную массу, а затем, свернувшись рулоном туалетной бумаги, повиснуть в ванной у Гаммера.

Я пробежалась по корешкам ближайшей стопки. Эдмунд Низюрский, Марк Твен, Жигмонд Мориц, Персиваль Рен, Джек Лондон… Как же много тут было Джека Лондона! Мне стало его жаль, и я пожелала ему отправиться к читателям какой-нибудь сельской библиотеки – списанные экземпляры иногда попадали туда, или в колонию для несовершеннолетних, или в зоопарк, где библиотека разместила свой шкафчик для буккроссинга.

Настя написала, что выбралась из лифтовой комнатки и возится с лошадью. Не сумела приладить её на место и ругала Гаммера, хотя он предусмотрительно снабдил Настю присоской, чтобы удержать картину в проёме, и второй железякой, чтобы повернуть гвоздики. Присоска соскользнула, и Настя стукнулась лбом, пока ловила картину, а теперь высказала Гаммеру всё, что только может прийти на ум человеку с разбитым лбом. Гаммер в ответ скинул Насте ссылку на ролик с медитативной музыкой и заунывно-протяжным «Ом».

Убедившись, что в книгохранении нет других дверей и переходов в дополнительные помещения, я занялась стеллажами. Нашла иностранную литературу и полки с авторами на «Р». Заметила Майн Рида, пока не отобранного на списание, и «Оцеолу», которого прочитала в декабре, – хорошенький томик с вишнёвым индейцем на коленкоровом переплёте. «Детская литература», восемьдесят восьмой год. Судя по первому листку возврата, за всё время он лишь однажды поднялся наверх, а судя по второму, я была его единственным читателем. Я невольно отвлеклась, вспомнив историю Рэндольфа. В декабре и не подозревала, куда заведёт предложенное Настей шуточное расследование. А завело оно в книгохранение! Я мысленно прикрикнула на себя и попросила не отвлекаться от поисков. Увидела томики Родари, Роулинг, Руставели. И никакого Ружа. Я понимала, что библиотекари по моей просьбе сами в первую очередь заглянули именно сюда, поэтому не расстроилась. Просто убедилась, что они не ошиблись.

Вспомнила про застановки, о которых говорила Людмила Степановна. ((Таинственное похищение» могли сунуть на чужое место, нарушив алфавитную последовательность, и я обошла соседние стеллажи иностранной литературы. Поискала на «И», потому что Руж был Иваном. На «Т», потому что ((таинственное», на «П», потому что «похищение». Даже заглянула на полку с буквой «С», поскольку Ружа в шестьдесят четвёртом году выпустило «Издательство литературы на иностранных языках „София“». Название издательства натолкнуло меня на идею поискать в отечественной литературе, ведь в советские годы Болгарию не считали таким уж явным зарубежьем.

На полках отечественной литературы я откопала только Рытхэу. Ружа рядом с ним не было. Тем временем Настя замолчала. Связь в подвале терялась, и смартфон иногда переставал вибрировать, однако Настя не отправляла сообщений уже полчаса, и я заволновалась.

«Насть, ты как?» – написала я в общий чатик.

«Пью чай с вареньем».

«А как лошадь?»

«Готовлюсь пристрелить, чтобы не мучилась».

Чуть позже Настя добавила:

«Допью чай, доем печеньки и загоню драную кобылу в стойло, а то наш баклан от меня не отстанет».

«Орёл, – поправил её Гаммер. – Я орёл».

«Слушай, Гам, я за тебя волнуюсь. Всё прекрасно, но я бы проверилась у психиатра».

«Вот и проверься».

Я закрыла чатик и вновь включила фонарик. Пошла искать стеллажи со сборниками. Людмила Степановна обмолвилась, что болгарин Руж мог угодить именно в сборники. Сейчас я с радостью ухватилась за её странную наводку. Нашла томики грузинских, украинских и чехословацких сказок. Здесь же обнаружила отдельные произведения, на сборники совсем не похожие, уж не знаю, зачем их сюда запихнули. Дошла до польских писателей Рыбовича и Рыльского. Руж неплохо смотрелся бы в их компании, однако он предпочёл изгнание – спрятался и на мои отчаянные призывы не отвечал.

Я зашла со смартфона в интернет, почитала о ББК, надеясь встретить какую-нибудь подсказку, но быстро запуталась в отделах и разделах жуткой библиотечной классификации. В итоге взялась обойти все стеллажи без разбора. Заметив авторов на «Р», перебирала книги, вынимала тоненькие экземпляры с неподписанным корешком и подсвечивала их обложку, потом шла дальше. Ни Ружа, ни «Таинственного похищения», ничего! Измучившись, я повалилась на стул у шкафа с подшивками газет. Нестерпимо захотела спать. Чтобы хоть как-то взбодриться, достала из рюкзачка мамины чайные кексы, бутерброды с сыром и термос с облепиховым морсом. Устроила себе ночной перекус. Взбодрилась, но теперь захотела в туалет. Пожаловалась в общий чатик, что санузел в книгохранении почему-то никто не предусмотрел.

«Мне до туалета тоже не добраться, – ответила Настя. – Дверь-то закрыта. А я сдуру выпила три чашки чая».

«Воспользуйся чайником», – посоветовал ей Гаммер.

Настя завалила его рвотными смайликами и написала: «Не буду пить у тебя чай. Никогда. И не предлагай. Даже думать не хочу, что ты там вытворяешь со своим чайником».

Чуть позже добавила:

«Но, вообще, мысль».

«Настя!» – возмутилась я.

Мы ещё какое-то время шутили о том, чем бы заменить ночной горшок, затем я отправила Насте личное сообщение:

«Что у вас с Глебом?»

«А что у нас с Глебом?» – тут же спросил Гаммер, и я поняла, что отправила сообщение в общий чатик.

Сказались усталость и сонливость.

«Цапля в гнезде», – отозвался Глеб.

«То есть спит», – пояснил Гаммер.

Я повторила вопрос в личной переписке с Настей:

«Что у вас с Глебом?»

«Не знаю».

«Это как?»

«Так».

«Какие у вас отношения?»

«Он от меня в восторге».

«Я серьёзно».

«И я. Он странный. Поначалу было весело, а теперь подвешивает».

«Странный?»

Настя ответила аудиосообщением:

«Ничего не рассказывает. Про себя, про Петербург. Про отца своего молчит. Я только знаю, что его родители в разводе. „Инстаграм“[5] у Глеба есть – там много подписок и подписчиков, а фоток нет. И мать у него странная. Приезжала недели три назад… Знаешь, она будто оставляет здесь Глеба в наказание. И в доме у них всё как было. Ни ремонта, ни мебели. Ещё он иногда спрашивает про тебя, про твой „Ратсхоф“, про твоего папу. Но он классный. И целуется хорошо! О-о да! Когда брошу