На экране промелькнула заставка, космическая музыка заставила почувствовать дрожь в руках. И вот уже перед Риной блестел и пенился северный океан, а главная героиня серии спешила по узкой дороге к горизонту и, кажется, могла не успеть.

Но не успела Рина. Досмотреть.

«Привет. Что случилось?»

Он ответил. Данил ответил на ее письмо. Интересно, он правда волновался из-за ее слов или просто вежливо сделал вид?

«Я чуть не умерла утром, когда проснулась и поняла, что не увижу тебя. Ни сегодня, ни завтра, ни, вообще, в ближайшие недели и месяцы. Не увижу и не услышу. Не прикоснусь к твоему плечу, как будто случайно. Не увижу, как у тебя к вечеру отрастает щетина, и подбородок и щеки становятся синеватыми и колючими. Кто-то когда-то говорил, что это смешно и некрасиво, а мне нравилось. Мне все у тебя нравилось. Щетина так щетина, стрижка три миллиметра длиной, так стрижка. Забыл сходить в парикмахерскую – раз, другой, десятый – и что? Как будто это что-то меняло. Как будто твои глаза смотрели иначе, или губы становились – ох, нет. Об этом – нет. Какое право я имею так говорить? Вернее, об этом говорить? Но все-таки однажды ты меня поцеловал. Ты и не помнишь, наверное. А я тогда всю ночь не могла уснуть и представляла, что все только начинается. Ничего не началось. Через неделю вдарил локдаун из-за той странной болезни, которая не давала дышать, потом у меня умерла мама, а потом – ох, сколько было всего потом. Но ты никогда больше не прикасался губами ни к моим губам, ни даже к щеке. Ты был, но тебя словно и не было. А теперь… Да нет, пусть ты есть хоть так. Даже если я не могу к тебе прикоснуться. И никогда не смогу.

А во второй раз я чуть не умерла, когда вернулась домой и увидела на мобильнике пропущенный вызов. А ты же знаешь: я этих звонков боюсь. Я понимала, что это не ты, но номер был городской, с префиксом этой твоей столицы, и я – глупость, конечно, полная, но на секунду подумала, что это звонишь ты. Забыл, что я боюсь звонков, и вот. С какого-нибудь городского телефона. Мало ли? Может, у тебя на работе есть свой отдельный городской телефон, и ты можешь с него мне звонить? Ты же говорил, что тебе предложили работу мечты. Впрочем, твои и мои мечты – они слишком разные. У тебя-то в них телефону точно не было места. И мне».

Рина перечитала текст, выделила весь, нажала делит и начала снова.

«Привет. Ничего страшного. Это я, как всегда, преувеличиваю опасности. Просто в трамвае на меня свалился поручень, а потом в метро защемило дверьми сумку. Я не хотела отпускать ручку, а двери не хотели возвращать остальное».

Она набирала слово за словом, ждала ответа, читала, перечитывала и опять набирала. Вечер перетек в ночь, за окном пылали белые фонари, и мороз, кажется, стал сильнее. Стал сильнее и выморозил пространство в синеву и стекло, как в старой компьютерной игре. Даже привычные уличные звуки заглохли, будто их проглотило зимнее небытие. Никто не стучал по стене у подъезда, никто не слушал музыку под окном и даже снег не скрипел ни под чьими шагами.

Но Рине было все равно. Она дождалась последнего сообщения, выключила планшет и отнесла его на кровать. Пусть лежит на соседней подушке. Так теплее. Как будто у нее кто-то есть.

Потом Рина еще подумала, что не нужно его выключать. Тогда можно смотреть на любимое лицо когда угодно. Просыпаться от кошмара, в котором опять заблудилась на грязном сыром вокзале без поездов – и смотреть не в темноту, не на стены, не на пробегающие за окном фары, а на него. На Данила. И главное, он об этом не узнает. Значит, не стыдно.

Это ей еще в детстве сказала бабушка, когда она позвала его гулять на площадку с большими круглыми качелями и сеткой-пауком.

– Не стыдно? – спросила бабушка. – Ты же – девочка. Ты должна ждать, когда тебя позовут, а не сама первая звать. На тебе же не женится никто. Тем более, что он…

Бабушка замолчала и сердито махнула рукой.

– Кто он? – спросил Рина.

Из всей этой тирады ее заинтересовала только недоговоренная фраза. Потому что она была про Данила. А все остальное – так, непонятно, про чью жизнь. Она всегда звала его первая. И он шел. Ну и что?

– Неважно, – поджала губы бабушка. – Если мать не сказала, и я не буду. Вырастешь – узнаешь. И кто он, и какая ему жена нужна.

– Да что ты заладила: жена, жена. Я, может, и не захочу за него замуж.

– А хоти – не хоти. Все одно – не возьмет.

– Это почему? – возмутилась Рина.

– А потому, – начала бабушка. – Целеустремленный очень.

Но тут пришла мама и бабушка замолчала. Она при маме, вообще, вела себя иначе, чем при Рине. Стеснялась, что ли?

3

Рина опять набирала текст. Планшет привычно чуть согревал пальцы и казался живым существом. Иногда Рине хотелось его погладить, но у нее были дела поважнее. Рассказать. Рассказать Данилу все, что случилось сегодня, и еще немножко о том, что может произойти завтра. Да не просто может, а наверняка произойдет, если она ничего не придумает. А она не сможет, потому что совершенно разучилась соображать, и мысли в голове давно превратились в какой-то липкий кисель. Все застревает, но ничего нового оттуда не дождешься.

«Я поняла, что люблю тебя совершенно ни с того ни с сего. Просто был праздник. Новый год, кажется. Обычный школьный Новый год. И мы все собрались за столиками. Тогда появилось это новое модное слово «фуршет», и в школе тоже решили устроить фуршет. Куски пирогов на подносах, зимний салат в стеклянных бокалах, коробки с виноградным соком и башни белых бумажных стаканчиков. Правда, совсем обойтись без столов не рискнули – добыли где-то несколько десятков высоких и круглых, за которыми невозможно было сидеть – только стоять. Кажется, их списали из соседнего кафе. Кафе хотело стать рестораном, ему были не нужны старые круглые столики, а школе вот пригодились».

Данил стоял за крайним столиком и наливал сок двум старшеклассницам. Наливал и, кажется, что-то им рассказывал, а они заливались хохотом, как будто ничего смешнее в жизни не слышали. Рину тогда поразило сразу с двух сторон. Во-первых, что взрослые девицы так смотрят на Данила. А во-вторых, что он так смотрит на них. «Они же