страшные, – подумала Рина. – Страшные и злые». Она помнила историю, как эти девицы чуть не затравили их одноклассницу. Хорошо, что та ушла в другую школу. Впрочем, все те разборки обсуждались только среди девчонок и учительниц, а Данил наверняка ничего и знать не знал.

В общем, Рина увидела его, ставшего совсем чужим рядом с этими девицами, и ей вдруг стало страшно. А вдруг он так и останется с ними? Будет наливать им сок и рассказывать анекдоты, а они будут хохотать и никуда его не отпустят? По крайней мере, к Рине уж точно. И она будет совсем одна. Всегда. Ее будто обожгло этим подозрением, и захотелось подбежать, схватить его за руку и утащить из зала. И плевать, кто что скажет и что подумает. Только ведь он не даст себя утащить, вот в чем дело. Он останется на празднике ровно столько, сколько сочтет нужным, и ни секундой меньше. Он никогда никому ничего не позволял решать за себя. Даже в самом раннем детстве, хоть за это ему и доставалось. Но он терпел и все равно упрямо стоял на своем. И чаще всего добивался того, чего хотел.

Иногда ей было его ужасно жалко. Но Рина никогда бы ему в этом не призналась. Зачем ему была нужна ее жалость? Таким людям и сочувствие-то вряд ли нужно. Он справлялся сам. Он переживал сам. Он добивался сам. И сам выбирал свои цели.

А Рина просто его любила. Любила и надеялась, что как-нибудь жизнь сложится так, что ей удастся быть с ним рядом. Не сложилась.

Она отбросила мешавшую прядь волос и снова начала набирать текст: «А помнишь, я нашла тебя зимой, когда ты подрался с мальчишками из параллельного класса? Их было трое, а ты один. Сперва я зашла к тебе домой, а когда твоя мама сказала, что ты где-то шляешься, поняла, что дело плохо. Ты никогда не шлялся просто так по улицам. Особенно, по вечерам. Особенно, если знал, что я должна прийти».

Рина искала его долго. Во дворе совсем стемнело, и мороз обжигал руки через варежки. Она уже всерьез испугалась и даже тихонько поскуливала, заглядывая во все их потайные места, где он мог бы спрятаться. Рина, правда, не понимала, зачем можно прятаться в такой холод, но мало ли? Ничего больше она все равно придумать не могла – только искать его и не останавливаться. Ни на минуту, ни на секунду. Иначе в голове взорвался бы ужас, копившийся там по капле, и Рина бы поняла: все, бесполезно.

Она нашла его под лестницей в своем подъезде. И не нашла бы, если б не услышала тонкое мяуканье и не пошла на звук. Он лежал в разорванном сером пальто, без шапки и рукавиц. На щеке была кровь и на губах тоже. А рядом свернулся тощий рыжий кот. Они как будто ждали чего-то самого страшного, такие у них были лица. Но Рина пришла и спасла обоих. То есть, это Данил потом говорил ей, что спасла. Она-то понимала, что просто вовремя позвала на помощь. Ну и что им всем повезло, когда тощий рыжий кот замяукал в нужную минуту. Может, почувствовал, что Рина рядом?

Он полез на тех мальчишек с кулаками, потому что они хотели убить кота. Да, вот того самого – никчемного, бездомного, тощего рыжего кота. Им было интересно, сколько он продержится, пока они будут его убивать. Они и Данила позвали разделить эксперимент. А он… Он все испортил. То есть, он бы не справился с ними, если бы не бешенство, охватившее его, когда он узнал, зачем они собрались, и не увидел кота, закрытого в подобранной на помойке переноске. Он и так не справился, но разбил одному нос, а второму оторвал воротник, и им расхотелось развлекаться. Им захотелось отпинать его, чтоб скулил и просил прощения, а потом домой – лечить нос и чинить воротник. Он не скулил и прощения не просил. Поэтому пролежал в больнице три недели. Ребра срослись, воспаление легких прошло, ненависть к мучителям котов как была, так и осталась. Впрочем, они как-то быстро свалили из школы. Может, кот снился по ночам и орал тонким голосом? А может, побоялись огласки. Все-таки «живодер» – так себе репутация для будущей карьеры.

Рина приходила к нему в больницу каждый день. Однажды в палате никого не было. Один сосед выписался. Второй переехал в платную, с чайником и отдельной душевой кабиной. Рина и Данил сидели на его застеленной кровати и разговаривали обо всем на свете. Им впервые за много дней не нужно было стараться говорить тише и переживать, что кому-то мешают. И они говорили. Про тощего рыжего кота, который теперь жил у Рины и отзывался на кличку Мурзик. Простой кот – простая кличка. Или совсем не простая, это как посмотреть. Про то, что зима кончается и снег растаял за две ночи – вот чудеса, никогда так не было. Про контрольные, которые как озверели и идут одна за другой, а кое-кому везет, он в больнице отлеживается и ни на одну не попадет. На самом деле, Рина просто изо всех сил старалась делать вид, что все хорошо. У нее все внутри переворачивалось, когда она видела похудевшее, почти прозрачное лицо Данила. Да она бы в десять раз больше написала контрольных, только бы с ним ничего этого не случилось. Только бы он скорее поправился.

Они говорили и говорили, а потом в палате включился свет, и Рине пора было уходить. И ей ужасно хотелось поцеловать Данила в щеку, но она боялась. А он – он то ли тоже боялся, то ли ему было все равно, и ничего такого он не хотел.

А потом никто не понял, как, но они оказались так близко друг от друга, что она почувствовала, как бьется его сердце. И еще много чего почувствовала. Наверное, как никогда в жизни. И вечером Рина ехала домой и думала, что счастье – оно разное, такое тоже. Пусть и в больничной палате, а все равно.

Рина стерла все, что написала до этого.

«Привет! Сегодня я поняла, что скучаю по тебе. Сидела на паре по теормеху и скучала. Потом на лабораторной по вышке – и опять скучала. И даже во время большого перерыва, в пышечной. Ела пышку, обсыпалась сахарной пудрой и скучала. Даже сахар в чай забыла положить. Представляешь?

А потом вспомнила, как мы с тобой нашли Мурзика. Вернее, ты нашел. У меня никогда не будет такого кота.