«Например, на будущем, – подумал Хук. – Но я над этим работаю».

Констебль арендовал у Боди Ирвина скиф. Посудину построили с осадкой столь малой, что она могла удержаться на плаву и в ванне, и с алюминиевым корпусом столь легким, что любой турист-идиот мог стащить ее с отмели. Хук покинул станцию ближе к вечеру, и для всего мира выглядел копом, что решил поправить здоровье и в погожий денек закинуть удочку.

«Всю же сбрую прихватил, так?» – подумал Хук, опустив ладонь на ящик со снастями, заполненный отнюдь не прикормом и спиннингами, но пулями и гранатами из заначки Карнахана.

Хук не знал наверняка, где Пшик вчера провел те полтора часа, но в своих догадках определял мальчишку где-то у Хани-Айленда, где и стряслась вся херня, которая не давала констеблю покоя.

«Где я потерял «Элоди» со всей экипировкой», – подумал Хук и почтил память своей лодки и чудесного вооружения, почившего вместе с ней, минутой молчания.

Хук – в надвинутой на глаза рыбацкой шляпе – безо всякой спешки плыл вниз по реке, помахивая проходящим мимо прогулочным судам и корабликам для ловли креветок и пытаясь выглядеть нормально.

«Я не здесь», – транслировал он вселенной, и вселенная как будто была не против, потому что стоило ему миновать южную извилину реки, как движение сошло на нет и Хук оказался на реке один – по крайней мере, из людей.

Там, на реке, было сложно не наслаждаться жизнью. Сновала туда-сюда рыба столь крупная, что временами бодала киль, и стояла редчайшая для Луизианы погода, когда солнце висело, окутанное завесой неподатливой дымки, и даже влажность малость смилостивилась над народом внизу. Хук вдруг понял, что может дышать ртом так глубоко, как хочет, без сдавливания в груди.

Так что было и правда сложно не наслаждаться жизнью. Хук, тем не менее, стойко держался.

Ему в голову снова пришла мысль, что, наверное, можно быть счастливым, но веса не заимела.

«Счастье? Ну и какой в нем, мать его, смысл?»

Папаша его никогда не был счастлив, как бы высоко ни взбирался по лестнице Иакова.

В юности Хук верил, что сам испытывал счастье всякий раз, как приканчивал врага, но теперь предполагал, что это были скорее всплески победной ярости, что-то типа «А я еще здесь, ублюдина!!!».

«Сойдет, – подумал Хук. – И задержусь еще надолго после того, как раздавлю этого жука Пшика Моро».

Он зажег сигару, чтобы отогнать москитов, и вернулся в привычное мрачное расположение духа.

Несколько часов спустя тот же путь проделал и Пшик – с ровно распределенными по пироге покупками, в том числе:

– новая карточка для Вернова спутника, чтобы дракон мог смотреть свои платные программы с боями;

– упаковка пончиков «Криспи Крим», которые определенно не были кетогенными.

А еще:

– галлон грибковой мази, обсуждать которую Верн отказывался.

Пшик предупредил дракона сообщением в ватсапе, что он уже в пути, а потом расслабил булки на деревянной перекладине, которую установил в пироге для сидения, и принялся поигрывать ручкой газа, петляя зигзагами по заболоченным кипарисо-ниссовым угодьям.

Пшик однозначно находился в прекрасном возрасте для восприятия поразительных поворотов событий и новостей, которые определенно довели бы большинство взрослых до безумия.

«Не жутко ли любопытная штука эта жизнь? – думал он. – То у меня на хвосте убийца-дракон, то опомниться не успел, как получаю зарплату».

Драконы не просто когда-то правили миром – один из них до сих пор жил, и он, Эверетт «Пшик» Моро Третий, на этого дракона работал.

На самом деле, никаких Эвереттов Моро Первых или Вторых не было, но порядковый номер звучал круто, так что Пшик иногда мысленно его прицеплял. Однажды он сдуру ляпнул его при Чарльзе-младшем, и где-то с месяц друг именовал его не иначе как Эверетт «Пшик» Моро Туалетий, что очень быстро перестало быть смешно.

Управляя лодкой, Пшик сунул в уши наушники. Верн явно заставит слушать свой излюбленный ископаемый джаз, который по возрасту наверняка был ровесником самого дракона или около, так что мальчишка врубил «Грин Дэй», которых чтил его первый шеф, Боди Ирвин. Пшик не мог не признать, что эти ребятки определенно знали толк в годных гитарных запилах.

Десять минут спустя Пшик обогнул Хани-Айленд и ровно, когда солнце улеглось среди верхушек деревьев, нырнул в Вернов тупичок. Если не знать про старенький причал, то ни за что не найдешь его среди мха, бамбука и месива из кувшинок, которые уже будто тысячу лет колыхались на воде нетронутыми. Но Пшик нашел себе кучу ориентиров и по торчащим из грязи корням кипариса, по бурым горизонтальным рубцам на стволе черного дуба определил, что прибыл на место. Он поддал газу в последний раз, а потом вырубил двигатель и прошел последние десять футов по инерции, направляя движение безжизненным пропеллером.

Разгружая пирогу, Пшик прикинул, о чем спросить Верна сегодня:

«Вы когда-нибудь дрались с Бигфутом?»

«А с Дракулой вы знакомы?»

И главное:

«Что за фишку вы проворачиваете со своим хозяйством, что оно оп и исчезает?»

В ходе дальнейших размышлений Пшик прикинул, что, наверное, начать лучше с вопроса о хозяйстве, потому как во время допросов терпение Верна зачастую быстро иссякало. Или, может, ослабить оборону Бигфутом, а вопрос о хозяйстве сделать в списке вторым.

Остановившись на этом плане действий, Пшик решил нюхнуть грибковую мазь – вдруг снизойдет осознание, что Верн собирался ею умащивать, потому как от людских недугов дракон страдал вряд ли.

«Впрочем, он большой, – подумал мальчик. – И живет в болоте».

Раскрутив крышку наполовину, сквозь затихающие финальные аккорды «Баскет кейс» Пшик вдруг услышал сопение. Он виновато вскинулся, решив, что Верн поймал его на горячем.

Но сопел не Верн. А красноглазый кабан, размером с небольшую коровку. Щетина на спине топорщилась.

– Тш-ш, мальчик, – заговорил Пшик, будто с собакой. – Тише-тише.

К сожалению, по-песьи кабан не говорил. И стартанул, как из пушки.

«Бля, – подумал Пшик. – Пощадил дракон и прикончил кабан. Вот же херня».

Пока на его причале готовилось развернуться кабанье безобразие, Верн лежал в излюбленной подводной люльке. Она представляла из себя естественный гамак из спутанных водорослей и мягкого сланца на илистом берегу. Местечко не только замедляло эрозию, но служило парню, которому хотелось бы поймать последние алые лучи луизианского солнца, тепловой ловушкой, а крошечная сосулька из соленой воды, непонятно как дотянувшаяся так далеко, одновременно охлаждала, так что Верн совсем не спешил оттуда вылезать, хоть мальчишка уже торчал на причале. Дракон его видел, потому как подсунул в верхнюю часть своей люльки подушку из черепашьего панциря, который удобно ложился под голову. Так что, когда надо было вдохнуть, Верн мог открыть ноздри и выглянуть.